облегчение от того, что их пути не пересекались. По ее телу до сих пор пробегала дрожь при воспоминании о том, как он крепко прижимал ее к себе, как его губы касались ее губ, как она обвивала свои руки вокруг него. Она не могла объяснить свое непристойное поведение, когда оставалась наедине с ним в лесу или в комнате. До этого ни один мужчина не осмеливался прикоснуться к ней, страшась, что она может внезапно превратить его в жабу или сделать так, что его мужское достоинство сморщится и отсохнет, как она однажды храбро пообещала это Бродику.

Изоляция, в которой она находилась с детства, полностью разрушила иллюзии, что она когда-нибудь может выйти замуж и иметь семью. Ни один мужчина не захотел бы взять ее в жены. Кроме того, ей была невыносима мысль, что она обречет невинного ребенка на существование, подобное ее собственному, когда его будут считать дьявольским отродьем. Отсутствие мужского внимания очень устраивало ее. Лучше жить одинокой и целомудренной, когда ни о ком не нужно беспокоиться, кроме себя самой. Раньше она мучилась мыслью, какая судьба ждет отца, если с ней что-нибудь случится. Теперь некому будет оплакать ее смерть, и никто не проронит и слезинки на ее могиле. Как ни горько было это сознавать, но в этом заключалась какая-то свобода.

Она ни за кого не отвечала.

В отличие от нее обязанности Макдана по отношению к своему клану не знали границ. Он был постоянно занят со своими людьми: разрешал споры, осматривал посевы и скот, наблюдал за строительством новых укреплений, руководил изготовлением оружия, следил за запасами продовольствия и, конечно, обучал воинскому искусству. Его воины регулярно отрабатывали нападение на замок, анализируя возможные слабые места в оборонительных сооружениях крепости и изыскивая способы их укрепления. Сначала Гвендолин считала эти упражнения частью обычных тренировок клана. Но однажды она случайно подслушала, как два воина жаловались на новый суровый режим, установленный Макданом, и говорили, что виновато во всем ее присутствие.

Это было безжалостным напоминанием, что Роберт непременно придет за ней.

Вначале она думала, что тяжелый груз обязанностей по поддержанию благополучия клана не дает Макдану проводить время с сыном. Он виделся с Дэвидом один раз в день; визит его был краток и странно формален. Макдан спокойно спрашивал Гвендолин, как себя чувствует его сын, а потом несколько секунд пристально смотрел на мальчика, будто не вполне доверяя ее словам. Убедившись, что в данный момент жизни сына ничего не угрожает, он резко поворачивался и уходил, подчеркивая, что его вниманием владели более важные дела. Ни разу Гвендолин не слышала, чтобы он сказал хоть одно ласковое слово сыну, нежно провел ладонью по его щеке или наклонился и поцеловал его гладкий лоб. Такое суровое обращение с сыном вызывало у Гвендолин недоумение. Она вспоминала мелькнувшую в его взгляде боль, когда он впервые показал ей своего больного ребенка. Тогда она верила в его необыкновенную привязанность к Дэвиду. Но дни шли, и визиты Макдана становились все более краткими и сдержанными. Она начинала думать, что твердая решимость Макдана спасти сына была вызвана не любовью, а прагматическими соображениями необходимости сохранить жизнь следующему лэрду.

– Добрый день, Гвендолин, – поздоровалась Ровена, входя в комнату с подносом в руках. – Я пришла проведать Дэвида.

Подобно Макдану, у Ровены тоже вошло в привычку один раз в день навещать Дэвида. Казалось, она очень любит мальчика и беспокоится о его здоровье. Несмотря на то что Ровена с самого начала объявила о несогласии с методами Гвендолин, она, похоже, примирилась с приказом Макдана возложить заботу о Дэвиде на Гвендолин и была неизменно вежлива с ней.

– Он спит, – тихо сказала Гвендолин Ровене, которая опустила поднос на стол.

– Как он?

– В данный момент все в порядке, – осторожно ответила Гвендолин. – Я хочу, чтобы он еще немного отдохнул, а затем попытаюсь уговорить его что-нибудь съесть.

Ровена подошла к кровати и внимательно оглядела мальчика.

– Он выглядит ужасно бледным.

– Он болеет уже много месяцев, а на улицу не выходил с ранней весны, – заметила Гвендолин. – Неудивительно, что у него такой цвет лица.

– Возможно, – согласилась Ровена. Она поправила одеяло, подтянув его к самому носу Дэвида, а затем подошла к подносу. – Кларинда сказала мне, что ты ничего не ела с раннего утра. Я принесла немного хлеба и фруктов.

Гвендолин с удивлением смотрела на нее. Ровена не имела обыкновения заботиться о ней.

– Хлеб испекли сегодня утром, так что он еще мягкий, – продолжала она, наполняя кубок вином.

– Спасибо за заботу.

Ровена улыбнулась и протянула ей кубок.

– Вот, возьми.

Но прежде чем Гвендолин успела взять в руку сосуд, он выскользнул и упал ей на колени, облив вином.

– О! – вскрикнула Ровена. – Прости меня, Гвендолин.

Гвендолин встала и печально уставилась на огромное алое пятно на золотистой ткани платья.

– Если ты сразу же снимешь платье и прополощешь его в холодной воде, вино не успеет впитаться, – дала полезный совет Ровена. – Жаль, если платье будет испорчено, особенно после того как Мораг берегла его столько лет. Наверное, оно было у нее одним из самых любимых.

«Вероятно, она права», – виновато подумала Гвендолин. Мораг бережно хранила его с самой юности, и, очевидно, оно ей очень дорого. Гвендолин боялась даже представить, что нужно будет рассказать старухе об испорченном платье.

– Почему бы тебе не подняться в свою комнату и не переодеться, а пока ты будешь заниматься платьем, я присмотрю за Дэвидом.

Гвендолин колебалась, беспокоясь, что ей придется оставить мальчика с Ровеной.

– Но если он проснется…