— Через полчаса подъем… Напоминаю, что нахождение на территории подразделения посторонних лиц…

Дневальный понятливо кивнул мне и тотчас скрылся в росистой свежести утреннего тумана.

Я беспомощно плюнул ему вслед.

Через два дня произошло закономерное событие — роту поразил триппер, и врачам местной больницы прибавилось дел.

Визит незнакомки, которая, по словам дневального, «ничего так, отряхнулась да пошла себе…», принес свои горькие плоды, свалившиеся, как я и подозревал, мне на голову.

Ротные стукачи, пострадавшие наравне со всеми, о происшествии доложили Басееву, он рвал и метал, не принимая во внимание, как и ожидалось, никаких моих «ничего не знаю», и объявил мне наказание в виде трех дней отсидки на гауптвахте, что я воспринял, едва сдержав смех, ибо располагалась гауптвахта в Ростове, командировать меня туда было бы непозволительной роскошью, а докатись до командира полка весть о тотальном поражении роты бактереологическим оружием данного типа, не сносить бы тогда лейтенанту головы.

— Сгною! — скрипел он зубами и брызгал слюной. — Сегодня же снова в наряд!

— Есть! — согласно отвечал я, легко свыкшийся со своими ночными дежурствами, ибо приноровился спать в кресле с детективом в руках, оставляя дневального на шухере.

— Но сначала поедешь на арматурный завод!

— А что там?

— Нет связи между постами!

— О, это на весь день…

— На весь не на весь, а чтобы связь была!

— А отдыхать перед нарядом? Положено по уставу, товарищ лейтенант…

— Смирно. Кругом. На арматурный — бегом!

На улице моросил мелкий теплый дождь. Я накинул плащ-палатку и, расправив на плече перекрученный брезентовый ремень инструментальной сумки с тестром, отправился к шоссе в поисках попутной машины.

Начальником караула на арматурном производстве в тот день был ефрейтор Харитонов, и его-то я и застал в бревенчатой просторной караулке сидевшим за сколоченным из досок столом с колодой игральных карт в короткопалой пятерне с грязными ногтями. Партнером Харитонова по игре в «очко» был сутулый небритый грузин по фамилии Мзареули — из рядовых старослужащих.

На столе я увидел бутыль с самогоном, надкусанный огурец и россыпь зеленых, невызревших помидоров. Из пустой жестянки из-под пива, служившей пепельницей, поднимался дымок от незатушенного окурка.

Парочка находилась в изрядном подпитии и на мое появление отреагировала довольно тупо, занятая выяснением своих игорных взаимоотношений.

— Ты, сука, кацо, шулер, — говорил, укоризненно качая головой, Харитонов, замершим взором изучая пришедшие к нему по сдаче карты. — Я тебя, сука, урою в итоге…

— Ти, дрюк, не клювайт носом, — отзывался грузин. — Играт над вынимательно!

— Да с тобой, блядью, хоть как играй! — горячился Харитонов, остервенело швыряя карты на стол. — Лечишь, и все!

— Ти сам три раз билят… Дэньги давай суда!

— У-у-у, подавись, чурка!

— Ти сам пьять раз чурька…

Я возился со стоящим в караулке телефоном, безуспешно пытаясь соединиться с постом.

— Пить охота… — Харитонов тяжело привстал, качнувшись, шагнул к зарешетчатому окну, крикнув в раскрытую форточку: — Эй, бугор, сука! Ко мне!

Из копошившихся возле складируемых металлоизделий фигур зеков отделилась одна — низкорослая, полненькая, услужливым колобком подкатившаяся к «вахте».

— Воды принеси, бугор, — тоном капризного патриция, обращающегося к рабу, произнес Харитонов. — Холодной чтоб… И если какой-нибудь фуфель плавать там будет…

— Родниковой, гражданин начальник, не сомневайтесь…

Бригадир находился уже на полпути к колонке, стоявшей возле бытовки, как вдруг в пьяный мозг Харитонова вклинилась иная навязчивая идея, и он снова заорал в форточку, призывая зека вернуться, однако тот его не услышал, и свой окрик ефрейтор подкрепил короткой очередью из пулемета в воздух. Неподотчетные патроны у конвойных водились, утаиваемые в значительных количествах после учебных и тренировочных стрельб.

Зек замер, как воткнутый в песок лом, глубоко вжав голову в плечи.

— Канай сюда! — крикнул Харитонов, заметив с довольной ухмылкой партнеру по картам: — Обосрался бугор, мажем, кацо?

— Ти чито дим тут пустыл? — поморщился Мзареули, отмахиваясь от заполнившей караулку пелены пороховой гари. — Оборзэл, бэспрэдэл…

— Бугор! — с напором командовал тем временем Харитонов через форточку. — Пусть этот воды принесет… полковник, во! Заставлю служить гада! Строевым шагом чтоб… По-ял?

— Ща пришлю, — неприязненно отвечал бригадир, в самом деле, похоже, наложивший в штаны.

— Бегом, мать твою!

— Сдавай лысты, катать будэм, — сказал Мзареули, кивая на колоду.

— Пусть лично полковник нам воду носит! — надменно молвил ефрейтор, усаживаясь за стол и грозя многозначительно скрюченным перстом. — Чтоб службу не забывал! Мы его уставу научим… Мы его, бля…

Я понял: речь шла об Олеге.

Обнаружив отсоединившийся контакт и укрепив провод, я затянул винт.

Тут же раздался звонок.

— О, работает… — удивленно проговорил Харитонов, вырывая у меня трубку.

Звонили с постов озабоченные донесшейся до них стрельбой часовые.

— Все путем, салабоны! — успокоил их Харитонов. — «Деды» службу знают, не хрена тут названивать! Бздительность, х-ха, проявляют! Стоять там смирно на вышаке! Проверю, с-сук!

— Я сдал… — доложил Мзареули.

Харитонов раскрыл карты.

— Вос-с-мнадцать… — произнес тупо.

— Очко! — торжественно заявил грузин.

— Туфту лепишь, чурка… Я не видел, как ты сдавал…

— Я чэстный игра вэду! — возразил Мзареули гордо. — Дэньги давай!

— Ур-рою! — Харитонов, с куражливым устрашением выпятив нижнюю челюсть, схватил пулемет и, направив его на партнера, с силой передернул затвор.

Раздался выстрел.

Затем, в наступившем мгновении какой-то оцепенелой тишины ко мне пришло отчетливое понимание, что, видимо, боек щелкнул по старому, ранее уже неоднократно надбитому капсюлю…

Харитонов непонимающе воззрился на свое оружие, из ствола которого вился, поднимаясь к низкому потолку, белесый горький дымок…

По крыше с внезапной остервенелостью заколотил сменивший моросящий дождичек ливень, голубое корневище молнии извилисто раскололо небо в квадрате оконного проема, и грянул жутким знамением беды раскатистый гром…

Мзареули, прижав ладонь к груди, с какой-то дьявольской торжественностью привстал с табурета, нащупал свободной рукой свой автомат, дернул крючок затвора, послав патрон в ствол, и отчужденно произнес:

— Ти, собак, минэ убил, билят… — И, не целясь, продолжая неотрывно смотреть невидящим взором на окаменевшего в пьяном недоумении ефрейтора, слегка вздернул ствол кверху, нажав на курок.