времен Петра собственно церковное пение совмещалось для них с пением светским, русским и западноевропейским. И это двойное умение отмечалось соответственно особыми окладами как среди взрослых исполнителей, так и среди мальчиков, заменявших женскую половину хора.
Пожелтевшие страницы дел кипели жизнью будничной, деловитой и какой же непохожей на жизнь наших дней! Лошади — ведь приезжали чаще всего на лошадях — где их привязать, да притом так, чтобы деревянный гулкий театр не отдавался звоном копыт, ржанием, скрипом сотен колес? Для ямщиков рубились избы — не мерзнуть же им под открытым небом! А «поблизости к тем избам сделать надолбы с перегородкою, как против дворца зделано, дабы во время случающихся в том доме действиев госпоцкие лошади с санми и коретами за ту перегородку заезжали и там стояли, чтоб во время того действия оные лошади отнюдь близко того дому не стояли и от того шуму и крику нимало слышно не было, а для темных ночей при вышеписанной перегородке на столбах поставить фонари, чтоб во оные темные ночи для свету огонь в них содержан быть мог», — говорилось в других документах.
И театр открылся. Строители еще теряли счет доделкам. Надо было обить по тогдашней моде стены грунтованным холстом и холст покрасить или расписать. На потолке не хватало обязательного украшения — плафона. Не решился вопрос со сколько-нибудь удобными или хотя бы прочными сиденьями. Но уже первых гастролеров сменили новые. В следующем сезоне москвичи услышали известного дирижера и композитора Арайи, композитора и скрипача Мадониса, сочинившего первые произведения на темы русских народных песен. Каждое представление складывалось из интермедии Комедии масок — Арлекин, Панталоне, Коломбина, оперы и небольшого балета, между которыми исполнял отдельные номера оркестр. Спектакли шли долго, затягивались допоздна, и поэтому так важно было следить за освещением улиц, чтобы облегчить первым московским театралам возвращение домой.
Переезд двора в Петербург многое изменил в положении театра. Анна Иоанновна увлеклась петербургским строительством и неохотно давала деньги на далекую московскую стройку, где теперь она могла видеть спектакли время от времени, оказавшись наездом в старой столице. Заваленный новыми заказами, Растрелли тоже не мог уделять театру на Красной площади достаточно времени. Достройка шла медленно, с постоянными остановками — пока рапорт о сделанном дойдет до Петербурга, а оттуда придет соответствующее распоряжение. «Обождать, пока будет архитектор, дабы без него чего худо не было», «Без архитектора оную работу показывать некому» — такими и похожими резолюциями местного начальства начинают пестреть строительные документы. А тут, кроме того, все острее вставал вопрос о текущем ремонте.
Конечно, пять-шесть лет с момента окончания основного здания — срок совсем небольшой, но в вечном «поспешении» строители прибегали к приемам, которые губительно сказывались на вчерне оконченных стройках. Строили почти всегда из дерева, на столбах, не тратя драгоценного времени на сооружение фундамента. Столбы подгнивали, возникали трещины, перекосы, вываливались дверные и оконные косяки, появлялись бесчисленные щели. И тогда приходилось делать все одновременно — подводить фундамент, если удавалось получить от дворцового ведомства деньги, и ремонтировать без устали и передышки.
Об этих привычных бедах и рассказывают рапорты строителей театра. Переписка обрывается сразу: пожар 1737 года не пощадил здание. И может быть, именно потому, что так привыкли москвичи к своему театру, так дорожили им и тянулись к нему, возведенная на престол очередным дворцовым переворотом дочь Петра Елизавета в поисках популярности прежде всего решает построить Оперный дом теперь уже в Лефортове.
Зная об успехе театра на Красной площади, Растрелли, который снова становится автором проекта, увеличивает размеры нового помещения почти вдвое: Оперный дом вмещал пять тысяч зрителей. Не слишком ли много для Москвы начала 1740-х годов? Где там! «Стечение народа, — писал о московской опере историк русского искусства и современник тех событий Якоб Штелин, — в городе, насчитывающем полмиллиона жителей и знатного дворянства, со всего государства было так велико, что многие зрители и зрительницы должны были потратить по шести и более часов до начала, чтоб добыть себе место… столь широко был развит вкус к такой совершенной и пленительной музыке». А билетные будки и вовсе приходилось обновлять или делать заново каждые два-три месяца: разве можно выдержать энтузиазм многотысячной толпы!
…Крутая, врубленная в тесноту узкой башенки лестница пролет за пролетом открывается прорезями длинных окон на Красную площадь. Праздничная россыпь церковок Василия Блаженного, розовато-серое блеклое небо над Замоскворечьем, острый рисунок Спасской башни, у самых стекол шумная, говорливая возня голубей. И тут же за порогом неожиданно появившейся сбоку двери пустота огромного многосветного зала, пояса высоко повисших галерей, невнятные, глубоко внизу, голоса — старая библиотека Исторического музея, теперь запасник его живописи. И словно в ярусах зрительного зала, портреты — кругом, повсюду. Посеревшие от полумрака, они готовы вспыхнуть яркостью платья, сильно нарумяненных женских щек, подведенных бровей, сединой пышно взбитых париков, как зрители в свете зажигающихся после окончания спектакля огней. И первая мысль: как раз здесь, на этом месте многие из них и были зрителями — зрителями театра на Красной площади. Теперь поиск окончен. На смену домыслам, предположениям, легенде пришла еще одна прочитанная страница истории.
Человек из легенды
Суворов жив у нас в одних реляциях военных, конечно, достаточных для его славы, но не для любопытства нашего.
Итак, Суворов Александр Васильевич. Родился в 1729 году (так утверждают все энциклопедии). Записан в Семеновский полк солдатом в 1742-м. Вступил в действительную военную службу в 1748-м. Дальше шли суворовские походы — победы и суровая летопись жизни не расстававшегося с армией полководца. Подробности «для любопытства»? Слишком скупые, они сразу стали достоянием хрестоматий и школьных учебников.
Кто не знает, что слабого здоровьем единственного сына отец предназначал для гражданской службы, и только вмешательство «арапа Петра Великого» — Абрама Петровича Ганнибала — помогло преодолеть родительское упорство: в детских играх мальчика генерал сумел разглядеть талант будущего великого полководца. У кого не остался в памяти по-солдатски простой быт Суворова, его каждодневная, беспощадная к самому себе борьба с недугами, физической слабостью. Кому не знакомо, что не задалась у Суворова семейная жизнь и несостоявшийся семейный очаг ему заменила беззаветная привязанность к дочери Наташе — его «Суворочке». Отношение к сыну было куда более сдержанным — давали о себе знать нелады с женой, вздорной и легкомысленной «Варютой», — хоть отличала Аркадия Суворова-Рымникского и отцовская преданность военному делу, и дружба с солдатами, и редкая отвага. Погиб Аркадий через десять лет после смерти отца при переправе через ту самую реку Рымник, которая вошла в их фамилию: Суворов- младший бросился спасать своего не умевшего плавать кучера и, сломав руку, утонул.
Наконец, общеизвестно, что родился Суворов в Москве. У Никитских ворот, бок о бок с церковью, где, по преданию, венчался А. С. Пушкин (нынешнее здание закончено после смерти поэта), стоит и поныне дом с мемориальной доской: «Здесь жил Суворов» — пусть без дат и обстоятельств жизни.
