Наконец пришел стражник с матерчатым мешком, откуда он начал вынимать нечто вроде примитивных очков, сделанных из двух деревянных дощечек с горизонтальной прорезью посередине, предназначенных для защиты глаз от солнечных лучей, которые, отражаясь от серных залежей, приобретали необычайную яркость.

Рабы, получив каждый по паре очков, звеня кандалами, направились к разработкам, расположенным в нескольких сотнях метров над лагерем, на склоне горы, вершина которой представляла собой кратер вулкана. Именно из него в незапамятные времена вытекла вся эта серная масса. Теперь, после двух веков разработок ее людьми, отравлявшимися серной пылью и запахом, она превратилась в горные ступеньки.

Сулла и другие люди, у которых свободными остались лишь их имена, стоя ждали. Потом галл увидел, как два человека, казалось лагерные надзиратели, стали просматривать список, куда было внесено его имя и имена его товарищей. Один из этих людей был среднего роста, темноволосый, с черными глазами под густыми бровями. Он вдруг поднял лицо, выражавшее необычайное удивление, и начал пристально разглядывать строй осужденных. Затем он направился к ним, и, по мере того как он подходил, Сулла понял, что знает этого человека. Он задумался, а когда вспомнил, кто это, бывший военный, преобразившийся в охранника с каторги, уже стоял перед ним, нагло ухмыляясь.

Поллион! Тот, кто носил это имя, был изгнан из VII легиона за кражу денег из легионного пекулия[91], хранившегося под знаменами. Обвиненный в этом солдат был казнен, а Поллион, бывший таким же, как Сулла, офицером, звание которого охраняло его от подозрений, не сознался в содеянном. Потом Сулла, давно уже не доверявший ему, подстроил ловушку, в которую тот попался, и разоблачил его. Большинство офицеров настаивало на смертном приговоре для того, кто замарал честь мундира и, что было особенно омерзительным, послал на смерть невиновного. Сулла тогда склонялся к смягчению наказания, так как Поллион был смелым воином.

— Сулла! — бросил разжалованный офицер. — Как я рад видеть тебя здесь!

После лишения звания Поллион был направлен в одну из дисциплинарных частей, находившихся на охране каторги, где служба была опасной и мало кто выживал. Но Поллион, оказавшись на этом серном руднике, вероятно, сделал карьеру.

Он повернулся к охранникам и другим осужденным:

— Всех отправить на работу. А этим я займусь сам...

Те под безнадежный звон цепей направились к руднику, а Сулла остался стоять один, под солнцем, напротив человека, который стал его врагом.

— Вот и ты оказался здесь, куда когда-то послал меня, — с видимым удовольствием сказал Поллион.

— Скажи лучше — куда ты сам себя направил, Поллион...

— Возможно. Но вспомни, что я умолял спасти меня и ничего не говорить.

Галл пожал плечами:

— Как можно было ничего не сказать, когда ты послал на смерть вместо себя другого?

— Скоро тебе тоже придется умолять меня...

Сулла промолчал. Поллион показал на деревянные очки, которые тот получил вместе с другими осужденными и теперь держал в руке.

— Видишь это? Ты поносишь их на руднике несколько месяцев. А потом я прикажу, чтобы их у тебя отобрали. И ты начнешь мало-помалу терять зрение. И в конце концов тебя отправят к слепым, которые вращают мельничные жернова или колеса, поднимающие воду из цистерн. Еще они таскают повозки, как тягловый скот. Тогда я приду посмотреть, как ты работаешь, и спрошу тебя, не пожалел ли ты, что не был милостив ко мне.

— Мне жалко тебя уже сегодня, — ответил Сулла.

Поллион ударил галла кулаком прямо в лицо. Потом он повернулся к находившимся неподалеку солдатам.

— Дать ему розог, — приказал он.

Обоз ветеранов двигался по земляной дороге, шедшей вдоль холма по направлению к Вьенне. Котий, как и положено, шел впереди. Последней ехала повозка, которую волокли два сильных мула, купленных будущими колонистами в предгорьях Альп, в Высоком Провансе, перед тем как начался подъем по горным дорогам. Повозка значительно потяжелела от всех тех инструментов, орудий труда и утвари, закупленных по дешевой цене будущими собственниками, думавшими о своем обустройстве на земле Германии.

Котий много раз сверялся с картой, которую ему подарил в Авиньоне один центурион, поэтому знал, что скоро на горизонте появятся крыши фермы Суллы, покрытые круглой черепицей. Да Сулла и сам говорил им, что они видны издалека, хотя до них надо будет добираться еще некоторое время — если только, думал ветеран, обоз на правильном пути. В чем он, впрочем, не сомневался благодаря этой карте, а еще — каменным дорожным столбикам, на которых была нацарапана цифра «XII», то есть второстепенная дорога номер двенадцать, идущая почти параллельно большой Клавдиевой дороге, доходившей по долине Роны почти до Лугдунума, но проложенной по другому берегу реки.

Котий думал конечно же о Сулле и о том, что случилось с ним, уведенным префектом ночных стражей, после того как Котий с товарищами помогли ему положить его несчастную подругу-патрицианку в склеп Менезия. Какое это было несчастье — арест такого человека, как Сулла, какой безжалостный и бесчестный город этот Рим, которому ветераны верно и доблестно служили долгие годы и который продемонстрировал им свою гнусную личину! Офицер Сулла, закованный в кандалы... Больше они о нем ничего не слышали на всем протяжении долгого перехода на север.

Дорога должна была повернуть налево, и Котий надеялся, что после поворота взорам путешественников откроется наконец вид на ферму. Обоз остановился, чтобы дать передохнуть мулам, и ветераны действительно увидели поместье бывшего галльского офицера: две большие круглые голубятни, по которым можно было узнать ферму, за ними — ряд старых вязов, о которых говорил Сулла, а рядом — сараи, где хранилось зерно.

Солнце светило в лицо, но уже клонилось к горизонту, сами они устали так же, как и их мулы. Покинув город, Котий, по своей военной привычке, не позволявшей тратить время и заставлявшей делать все на пределе сил, как это было принято в легионах, вел обоз достаточно быстро, и теперь они рассчитывали провести несколько дней на этой ферме, где, по словам Суллы, они могут быть как у себя дома и отдыхать столько времени, сколько захотят.

Котий дал опознавательный знак для того, кто управлял фермой в отсутствие хозяина. Знал ли раб-перс, который и должен был радушно принять гостей, о драматическом аресте своего хозяина? Осталось еще две мили, и они смогут помыться в теремах фермы, вода которых была так полезна для мускулов. Галлия славилась удивительно целебной водой. Сулла успокоил здесь свои боли, которые причиняли ему старые раны, да и большинство ветеранов мучались от полученных когда-то ран. Кого во время сражения не настигла стрела или не задел меч? Кто не был потоптан копытами лошадей во время бешеной атаки вражеской кавалерии? Люди пошли более уверенным шагом, шагом солдат, знающих, что цель близка.

Повозка остановилась около внушительных каменных ворот, закрывавших вход во двор. На стене, рядом с открытой створкой двери, через которую прошел Котий, висела деревянная дощечка с латинским текстом, на который он не обратил внимания, думая, что это обычная надпись с просьбой о милости богов, и в особенности Цереры[92], дарившей богатые урожаи, оберегавшей фермы и их обитателей.

Он вошел во двор. Повозка и те, кто ее сопровождал, из вежливости остались за воротами: ветераны не хотели вести себя как завоеватели.

Во дворе он увидел немало мужчин с черными глазами и темным цветом кожи — несомненно, это были персы, захваченные Суллой в плен во время войны. Котий заметил также и двоих людей в тогах, что было редкостью в деревне, которые походили на конторских клерков или служащих местной администрации. Приехали из соседнего города по каким-то обычным делам или чтобы собрать пошлину, подумал ветеран. Сельские жители, как и все, платили пошлину в императорскую казну.