Послышались тяжелые шаги по камням, устилавшим коридор, засовы были открыты, и в камеру вошел Мезий.

— Спасибо, что пришел, — сказала Металла, сидевшая на полу, скрестив ноги около откидной койки, на которой лежал Сулла. — Я хотела поговорить с тобой так, чтобы никто ничего не слышал, — добавила она, как только металлическая дверь закрылась за ним.

— Я не удивлен, — сказал управляющий бестиарием. — Я могу даже сказать тебе о том, что ты мне сейчас предложишь.

— Правда? — спросила она.

— Конечно! Ты предложишь мне миллион сестерциев, чтобы я помог Сулле бежать.

— Почти угадал, только я хотела попросить тебя самого установить цену и согласилась бы на гораздо большую.

— К несчастью, это только твоя мечта. Если я возьму эти деньги, то не успею ими воспользоваться. Те, кто приговорил Суллу, не позволят. Когда привели Суллу, они дали мне это понять, и очень доходчиво... Так или иначе, они убьют меня. Возможно, отправив с остальными на арену. — В камере установилась тишина, Мезий прислонился к стене. — Да мне и не нужны эти деньги. Тем не менее можно попытаться сделать кое-что. Я бы помог Сулле, даже если бы ты и не попросила ни о чем. Я имею право, как ты знаешь, раздавать оружие тем из осужденных, которые выглядят достаточно сильными и смелыми для того, чтобы вступить в схватку с животными. Это же ведь спектакль для публики?.. И если осужденные бьются хорошо и не полностью истекают кровью, толпа поднимает палец вверх, прося о милости. Если Цезарь соглашается, то их приносят сюда. Тех, кто по своему состоянию не подходят для сполетария, хирурги ставят на ноги...

— И что с ними происходит потом? — спросил Сулла, который, в отличие от Металлы, не знал всех цирковых тонкостей.

— Обычно их отправляют на рудники, как только они смогут держаться на ногах.

Снова воцарилось молчание.

— С рудников, — продолжал Мезий, — можно бежать. Большинство несчастных, которые там работают, — это городское отребье. У них нет ни денег, ни поддержки извне. Но тот, у кого есть и то и другое, может организовать свой побег. Рудники обычно удалены от Рима, там умирает много людей, и никто не ведет точного счета заключенным... И я хочу тебя спросить, Сулла: решишься ли ты биться со зверями? Но мне кажется, что это пустой вопрос...

— Твое предположение правильно. И к тому же у меня нет выбора. Я хочу попросить тебя только об одной милости: проведи меня к другим осужденным. Я хочу увидеться с Халлилем, которого схватили как моего сообщника. Он свидетельствовал против меня и был осужден за то, что другие назвали преступлением. И я хочу знать почему...

Мезий пожал плечами:

— Легко догадаться о причинах... Но я в любом случае проведу тебя туда, потому что я хочу, чтобы ты договорился с десятком других мужчин, которые вместе с тобой будут биться со зверями. Некоторые из них — пираты, взятые в плен на море. Они сами как звери. Это геркулесы, пережившие сотни битв. Есть там и африканские ловцы диких зверей, осужденные за то, что они перепродавали частным лицам животных, принадлежащих государству. Они расскажут тебе все, что знают о слабых местах медведей и львов, как лучше их убивать или избежать их когтей. А тебе, офицеру, надо будет только организовать ваше сражение...

Страж отодвинул мощную решетку, и Сулла оказался среди тех, кто, как и он, пойдет на арену. Одни лежали прямо на камнях, другие теснились на нарах, большинство были совершенно обессилены. Пары сидели обнявшись. Некоторые беспрерывно стонали. Другие, охваченные смертельным страхом, без конца ходили в отхожее место, потом возвращались. А некоторые, собравшись вокруг чана, куда охранники навалили утром овсяную кашу, ели эту грубую пищу, зачерпывая ее ковшами, висевшими для этой цели на стене. Там были даже игроки в кости и зрители, следившие за игрой.

Сулла подумал, что эта картина изображала затишье перед бурей. Тишина закончится, когда сюда войдут охранники с кнутами, чтобы погнать всех этих мужчин и женщин к подъемным устройствам, которые доставят всех на арену, посыпанную песком. Тогда они начнут страшно кричать, некоторые будут пытаться разбить себе голову о стены, чтобы только не видеть, как к ним приближаются окровавленные морды хищников.

Перешагивая через одних, трогая за плечо других, заглядывая в лица, галл искал знакомый профиль Халлиля, финикийского финансиста.

И он нашел его лежавшим в углу на нарах, с открытыми глазами, уставившимся в потолок, размышляющим. Галл тронул его за плечо:

— Халлиль!

Доверенный Менезия повернул к нему лицо.

— Сулла! — испуганно воскликнул он. — О боги... Где ты был? — Финикиец испуганно смотрел на наследника Менезия.

— Ты же знаешь, что я имею право на отдельные покои, — хмыкнул Сулла.

— Тогда почему ты оказался здесь? — спросил финансист, пытаясь сесть на рассохшихся досках.

— Чтобы увидеть тебя...

Слезы наполнили глаза несчастного.

— Чтобы обвинить меня в преступлении, которое я совершил, дав против тебя показания?

— Я пришел не упрекать тебя, Халлиль. Я хочу понять причины, по которым ты это сделал.

— Простишь ли ты меня, когда узнаешь?

— А ты думаешь, что я не догадываюсь?

— Ты не можешь догадаться обо всем. Известно ли тебе, что у меня есть дочь тринадцати лет?

— Нет. Я знаю только, что у тебя есть жена.

— Тогда слушай. Когда префект ночных стражей арестовал меня в моей конторе сразу после того, как были обнаружены фальшивые таблички, один из людей Лацертия пришел ко мне в камеру, куда я был заключен. Он сказал мне, что если перед судьями я не дам показаний о том, что эти таблички сделали мы с тобой, чтобы завладеть наследством, то моя дочь и жена будут выкрадены и отправлены в Грецию, где попадут в один из лупанариев...

Он выжидательно смотрел на Суллу. Тот достал из мешочка веточку калины и поднес ко рту, не говоря ни слова.

— У тебя ведь нет детей, так? — жалобно произнес финансист. — Следовательно, ты не можешь знать, что испытываешь, когда слышишь такое...

Сулла подумал, что и в самом деле у него не было детей, так как тот ребенок, которого Марга носила в своем животе, плод его любви к молодой женщине с красивым и трогательным лицом, умер в тот же день, когда его родила мать, заплатив за его появление на свет собственной жизнью.

— У меня нет детей, — согласился Сулла, вынимая веточку изо рта, — но я могу понять, что ты чувствовал...

— Тогда ты, быть может, сможешь меня простить? — спросил он прерывающимся голосом.

— Смогу, — сказал галл.

— Спасибо, Сулла, спасибо, — забормотал Халлиль, схватившись за голову руками, и добавил: — Мне сказали, что если я сдержу обещание до конца, то они им ничего не сделают, что мне нечего бояться... — Он поднял голову, чтобы вопросительно посмотреть на собеседника. — Ты веришь, что они сдержат слово?

— Думаю, да. Они получили от нас все, что хотели. Мою и твою жизнь, после жизни Менезия. Конечно, они могут оказать нам небольшое одолжение.

Сулла перекусил зубами веточку калины. Он только что решил, что с дюжиной бандитов, которые сидели в подвале смертников, он убьет всех львов и медведей, выставленных против них; надо было выжить и прожить долго, чтобы наказать Лацертия и других так же, как им был наказан сутенер Ихтиос.

После того как он увидел в носилках тело Манчинии, в нем что-то сломалось. Он покорно дал префекту ночных стражей увести себя. Он почти уже был готов принять то, что с ним случилось, — и несправедливый суд, и устрашающее одиночество, в котором он сейчас находился.