Наша правда грянула из другого револьвера. Антифашистский Блок, не поддержанный почти никем, обескровленный, в общей агонии теряющий лидеров и бойцов, не оставлял попыток драться. Деятель Блока Иосиф Каплан перед смертью передал из тюрьмы Павьяк записку на волю: “Если мы должны умереть, то умрем с честью. Сопротивляйтесь немцам повсюду, поднимайте молодежь, вооружайтесь, не идите в вагоны”.

Они вооружились одним револьвером - подарком военного комитета ПРП. Второй подарок коммунистов, 9 револьверов и 5 гранат, связная Регина Юстман не донесла - попала в гестапо. Но и той огнестрельной единицы хватило, чтобы боевик Блока Израиль Канал 25 августа пустил пулю в командира полиции гетто Шеринского.

Немцы в ту пору стреляли много: в конце июля убивали в среднем 163 человека в день, в августе 146, от 6 до 12 сентября 378 - производительность росла, и где им было расслышать в сутолоке убийства звук каналовского револьвера, а он-то был - сигналом.

Гетто пробудилось. Горели подожженные боевиками магазины и склады, заборы возмущали людей листовками, конструировался огнемет для самозащиты, кто-то прорывался на “арийскую” сторону и дальше к партизанам, другие били полицейских, Северин Майда бросился на жандармов, певица Мария Айзенштадт дралась с немцами возле вагона... Медики и педагоги шли на смерть со своими малолетними и хворыми подопечными, чтобы облегчить их последний час, - гибель подвижников питала дух борьбы. И в ночь на 3 августа учитель Израиль Лихтенштейн с рабочими Нахумом Гривачем и Давидом Грабером закопали десять жестяных коробок и два молочных бидона, в которых находился Подпольный Архив гетто - материалы, собранные огромным, смертельно опасным трудом историка Эммануэля Рингельблюма и его сотрудников, чтобы потом, через годы, можно было разглядеть гетто и узнать, что Черняков стрелял и Канал стрелял, и что выстрел выстрелу рознь,

Канал не убил Шеринского, только ранил (добили позднее), но отдача его пистолета явила себя новой сущностью гетто. Рингельблюм записал в октябре 1942 г.: “С кем ни разговариваешь, каждый повторяет одно и то же: “Нельзя было допускать выселения... Покорность ничего нам не дала...” Сейчас поняли, что если бы тогда все поднялись, бросились на немцев с ножами, лопатами, тесаками, если бы обливали немцев, украинцев, латышей и еврейскую Службу Порядка соляной кислотой, горячей смолой, кипятком и т.д., не было бы 350 тысяч замученных в Треблинке, а только 50 тысяч расстрелянных на

улицах столицы. <...> Люди громко клялись: никогда больше немец не тронет нас безнаказанно...”

Прозрению способствовала общая обстановка: немцы завязли на фронтах, союзники участили налеты, оживились партизаны и подполье вплоть до самой Германии, где между антифашистов проявилась еврейская группа Баума, наконец, стало известно о самообороне евреев Кобрина, Несвежа, Клецка и других городов.

К тому же немцы сами подняли боеспособность гетто: после опустошительного летнего отбора в гетто остались самые сильные и молодые, примерно 70 тысяч человек, в основном рабочие, больше половины - мужчины, детей младше 14 лет до трех процентов (перед “выселением” 26-27 процентов), легальных лиц старше 50 лет - 701.

Легальных - это тех, кому было дано официальное право жить. Их было 35 тысяч - еврейские руки, необходимые для нужд германской армии, поэтому Гиммлеру пришлось на время обратить гетто в концлагерь и, сочетая полезное с полезным же, в ловушку для беглецов из гетто: рейхсфюрер СС никогда не упускал в текущих заботах конечную цель – поголовное уничтожение евреев. Приманкой бежавшим должны были служить: 1) амнистия в случае возвращения до 31 октября; 2) требование от Юденрата плана работ для гетто на срок до мая 1943 года; 3) открытие в гетто кафе, кино и театра. Однако доверчивых уже не находилось. И как-то не до театра евреям было...

Усовершенствованное немцами гетто выглядело так: резко сокращенная территория, блоки и участки для жилья и работы, между ними “ничья земля”, “дикое” пространство, за появление там без пропуска - смерть. Отдельно, в нескольких варшавских домах, другое гетто, “малое” - текстильная фабрика немца Тоббенса.

Легальные тридцать пять тысяч подчинялись Юденрату, возглавленному после Чернякова Лихтенбаумом, а Юденрат шага не мог ступить без СС, которая правила с помощью полиции и фабричной охраны из немцев, украинцев и поляков. Службу Порядка Юденрата, и ту ужали до 240 человек вместо прежних двух тысяч.

Легальные рабочие жили в блоках на казарменном положении, отдельно от семей, имущество их было конфисковано. Работали они сверх сил, принося казне СС ежемесячно 1,5 миллиона злотых, а надзиратели, охрана и немецкие фабриканты зверски их избивали - новые рабовладельцы, в отличие от древних, о выживании невольников не заботились.

Нелегальные - половина населения - прятались на “дикой” территории или в мастерских и никому, не подчинялись, поскольку как бы не жили.

Таким было гетто, “обновленное” немцами. Обновленное духом гетто выглядело иначе: в аду мастерских рабочие создавали кассы взаимопомощи, многие рвались к оружию, голоса осторожных и шкурников тонули в общем порыве: “Если умереть, то как люди, в борьбе!” В конце октября представители организаций прежнего Антифашистского Блока создали БОЕ.

БОЕ:

это несколько сот человек, сказавших “Мы не собираемся спасать себя. Из нас никто не выживет. Мы хотим спасти честь народа” (слова Арии Вильнера - “Юрека”);

это ответ семнадцатилетней девочки на просьбу отца бежать с ним из гетто: “Не могу... Я уже себе не принадлежу” (Галина Рохман), это напутствие старого мастерового Фримера сыну: “Пусть вам повезет. Был бы я моложе, пошел бы той же дорогой”;

это устав, в котором записано: “Организационной единицей является боевая “шестерка” во главе с командиром.... При назначении командиров следует руководствоваться только квалификацией кандидатов”;

это штаб: Мордехай Анелевич (командир), Герш Берлинский, Ицхак Цукерман (“Антек”), Абрам Шнайдмил (сменен позднее Марком Эдельманом), Михал Ройзенфельд;

это политическое руководство: Анелевич и Иоханан Моргенштерн от левых сионистов, Абрам Блюм (Бунд) и секретарь отделения ПРП в гетто Эфраим (Эдвард) Фондаминский;

это девочки и мальчики, которые предпочли утешительному теплу семьи жестокую солидарность смертников, жизнь в комнате-казарме, с общим котлом, с оружием под рукой, с условным стуком в дверь, с круглосуточным дежурством в ожидании боя;

это бежавшие из Треблинки Абрам Крепицкий, Давид Новодворский, Толя Рабинович и другие, их рассказы о концлагере прерывали дыхание жутью уничтожения и заразительной героикой бунта: варшавянин Берлинер убил ножом эсэсовца, какой-то еврей из Кельц, защищая мать, прирезал украинского охранника, пятьсот евреев казнены за попытку восстания, поезд из Седлец во время селекции всем скопом