Истинная цель её стараний ещё долго для меня оставалась смутной. Тогда же мне просто казалось, что, дамочка, конечно, себе на уме, но и дело не забывает – голода и холода дети не знали, «крысы», конечно, иногда съедали ветчину или сервелат, но где же без «крыс» обходится?
Такова наша жизнь настоящая.
Главным для меня здесь были, конечно, дети. Сказать, что я их любила, было бы очень неточно. Уже с первых дней моего пребывания здесь мои воспитанники как бы вросли в меня, стали частью моей сути. Поздно вечером, скорее, ночью, возвращаясь домой, я думала лишь об одном: только бы до постели добраться – усталость становилась хронической. Но, придя домой и, убедившись, что мои дочки уже десятые сны видят, а под салфеткой на столе поджидает какой-нибудь хитрый трёхэтажный бутерброд плюс записка: «съешь меня немедленно!», я наскоро прибиралась, готовила на завтрак кашу, падала на постель и… сквозь дрёму начинала считать… до трёх, редко до четырёх… Столько часов ещё оставалось до подъёма.
С утра, едва разлепив сонные глаза, я уже в мыслях своих была там, со своими воспитанниками. Мои дочка, проснувшись, обычно говорили:
– Смотрите, кто пришёл!
– Да это наша мамища!
– Ну, как твои паразитики?
– Ну, я помчалась!
«Помчалась» – было не просто моим самым обиходным словом, это было обозначением моего тогдашнего образа жизни. Но едва за мной захлопывалась дверь, я уже начинала смертно тосковать о тех сказочных временах, когда мы с дочками могли часами быть вместе, читать интересные книжки или могли поехать за город, хотя бы в Переделкино – «искать Акелу», или просто пойти в музей…
(Однажды в Третьяковке моя младшая дочь хотела погладить волка на картине «Марья-царевна и серый волк»… Скандал получился ещё круче, чем в зоопарке, когда она сунула руку с пирожным за решётку – покормить Акелу…)
… Ещё в сентябре я завела себе очень полезную привычку (по совету Надежды Ивановны): как бы ни устала, вечером вносить запись в дневник отряда – кратко о том, что было днём. Дети тоже могли читать этот дневник, особенно интересно было читать неделю, месяц спустя…
Многое уже забылось. Вспоминаются какие-то отдельные штрихи, детали, а день целиков уже просто невозможно воспроизвести в памяти. В общем, дневник воспитателя – ценнейшая вещь. А в моём положении он был просто необходим – и потому, что память моя далеко не ЭВМ, и потому, что не всегда мозг помнит то, что надо помнить.
Я замечала также, что плохое забывается быстрее, чем хорошее. Иногда читаю о какой-нибудь драме местного значения, а вспомнить не могу – что это такое было. А ведь переживала по-настоящему! Теперь же вроде совсем пустяк.
Быстрее всего забывались дурные эмоции…
И ещё. Поначалу я панически боялась, что никогда не смогу запомнить такое количество имён и фамилий – а ещё плюс школьники! И не могла поверить, как это получается у других. Однако страх этот прошёл уже в конце второй недели, знала не только своих, но и детей из других отрядов. Вообще имена плохо запоминаю. Посмотрю кино, и на следующий день не могу вспомнить ни одного имени… Кое-как ещё припомню имя главного героя, а вот как звали его жену… Вот почему я и боялась, что вдруг не смогу имена детей запомнить. А дневник перечитываю с большим интересом и сейчас. Даже самые печальные страницы. Иногда что-нибудь дописываю свеженькое…
Последняя запись:
«Случайно узнала, что Людмила Семёновна защитила диссертацию и сейчас работает в престижном лечебном учреждении главным врачом».
Это карьера.
(Перед партконференцией по телевизору показывали занятный сюжет: «Прорабы перестройки». Неужели и сейчас, в эпоху горбачёвской перестройки, время опять вызывает именно таких, как наша директриса. Возвышает и возводит в ранг «прорабов»?
Если это так, то терниев на нашем пути вряд ли поубавиться…)
.. Как-то, прочитав несколько страниц в моём дневнике, Татьяна Степановна долго меня разглядывала, а потом спросила:
– Неужели вы их такими видите?
Я удивилась.
Описывала то, что видела. И, мне казалось, все иные видят то же самое. Но оказалось, что можно смотреть на один и тот же предмет и видеть разное.
Так я узнала, что каждый видит свой мир.
О том, что существует аберрация зрения, я тогда ещё не задумывалась. Каждый человек видит мир своими собственными глазами, и ужас, если кто-то с извращёнными понятиями и представлениями вдруг начинает навязывать именно свою картину мира другим людям. Но должны же быть хоть какие-то объективные критерии? Ну, дети – это понятно, они ещё малоопытны. А взрослые?
Почему взрослые видят мир по-разному?
Я понимаю, могут быть разные цели, стили поведения. Но видение мира, концепция его устройства – я была уверена! – у большинства людей они вполне сопоставимы. И я не сомневалась, что существуют общие для всех критерии добра и зла. И если кто-то их не различает, то причиной тому нравственная «куриная слепота». Но оказалось, что и добро и зло разными хорошими людьми (не говоря уже о плохих) воспринимаются по-разному. Вот из каких глубин недомыслия мне пришлось тогда выбираться! Надо наконец усвоить, что «правд» может быть множество, «истин» – ещё больше, и даже этика – далеко не всеобщая наука. Сейчас, когда перечитываю детдомовский дневник, мне уже более понятен вопрос Татьяны Степановны.
.. С детского дома, с той счастливой осени началась новая полоса в моей жизни.
До сих пор, в силу семейного положения, а также – профессии (диплом на физфаке защищала по теории – группы Ли в многомерном пространстве), я была значительно оторвана от реальной жизни. Дочки мои ненаглядные отнимали свободное время, настолько поглощая моё внимание, что ни о чём больше не хотелось думать. Отвлечённые абстракции многомерных пространств и всё происходящее там давали достаточно пищи для ума, и мне не нужно было искать дополнительных «нагрузок». И что творилось вокруг, за пределами нашего частного мирка, мне было просто неинтересно. Выходить второй раз замуж я не собиралась – хватило и этого опыта.
Ну и – свободного времени, разумеется, не было. Ведь муж – живой человек как-никак… А я ко всему отношусь «всерьёз». Мне говорили – замужем легче жить, но я этого понять не могла. Так был сделан выбор. Жилось мне совсем неплохо, да и на людей всё время везло. Может, они мне, единственной, все и достались. Но тогда я думала по наивности, что и все остальные люди такие же.
Иначе говоря, мир прекрасен и удивителен. И жизнь бьёт ключом.
(О том, что чаще – по голове, я узнала лишь «со временем».)
… А между тем в нашей детдомовской жизни происходило много такого, о чём должно было задуматься. И, будь я глазастей, то заметила бы и раньше – что-то неладное вокруг нас начинает твориться. Однако надо, надо было, наверное, мне попасть в этот детский дом, в эту открытую язву, чтобы очнуться ото сна. Теперь я отчётливо осознавала, что мир вокруг нас уже давно иной. Совсем не то, что во времена моего детства. Наши учителя, в большинстве своём, хотя и голодали временами, и денег мало получали, но относились к нам совсем по-другому: учили на совесть и делали всё, чтобы мы, молодое поколение, вышли в жизнь порядочными и образованными людьми.
Отметками тогда не торговали, и лимитов на медалистов и просто хорошие оценки, как это стало позже, тогда и в помине не было. Времена переменились незаметно, я этого и не заметила. А когда стала замечать это неладное, процесс уже зашёл так далеко, что многими воспринимался как вполне естественный.
Добро и зло стремительно менялись местами…
Теперь я не могла не понимать – что-то главное сломалось в нашей жизни, но что именно – пока не осознавала. И главное, власть по-прежнему оставалась той же самой!
.. Придя в детский дом, я не сразу рассталась с предубеждениями, привитыми мне в
