потенциального вреда, который эти «сорви головы» могли причинить вверенному ей заведению. Лицемерие ей было, конечно, свойственно в значительной мере. И дети это, по-видимому, хорошо определяли, правильно понимая природу её директорской доброты.
Однако к некоторой категории детей она испытывала откровенную неприязнь. В «противниках» у неё были: Лена Ринейская, Игорь Жигалов, Надюха… Она попала в чёрный список с первого же дня. Эти дети отличались от остальных, в первую очередь, тем, что их невозможно было подкупить лицемерной заботой, посулами, вкусненьким чем-нибудь прикормить… Яркой чертой характера таких детей была гордость – а этого Людмила Семёновна не любила. Покорность и только покорность могла вызвать её благосклонность.
Зато Нора именно к этим детям (по той же причине) испытывала особое расположение. И она всегда приносила на смену домашнюю выпечку – угостить детей. Они брали. Съедали, делясь с другими, но особой благодарности к Норе за её искреннюю заботу всё же не испытывали. Они это воспринимали как должное. Они понимали, что Норе от них ничего не нужно, просто она – добрая, но и им ничего от неё, «ночной воспиталки» тоже не нужно было. Такие люди, как Нора, с её «тяжёлым грузом» моральных ценностей, увы, не были для них «предметом восхищения»…
Некоторые, Бельчиков, в том числе, зная слабость Людмилы Сергеевны (привечать «основных»), открыто этим пользовались. И даже шантажировали её «шмоном», особенно после завоза на склад новых вещей. Привозили вещи часто.
Однажды Татьяна Степановна мне сказала:
– Вы дома у неё были?
– У Людмилы Семёновны?
– Ну да.
– Нет. А что?
– Вы даже представить себе не можете. Сколько у неё всего! И глаза пионервожатой развернулись размером по блюдцу.
– Хорошо зарабатывает, надо полагать, – говорю вполне политесно.
– Ага, неплохо. Особенно с премиями от часового завода.
– Шикарно, – восхитилась я.
– Но это не всё.
– Ещё что-то? Как интересно.
–
– Вам и это известно? Какие пикантные подробности…
– В дэдэ сначала жила. А теперь уже получила трёхкомнатную квартиру в центре Москвы.
– Здорово.
– Ещё как. «Обувает» богатых шефов, и прикармливает всё районное и городское начальство.
– Вас послушать, так она самая главная атаманша уголовного мира.
Татьяна Степановна обиженно посмотрела на меня. Я серьёзно вам говорю.
– Но какое мне дело до всего этого? Ей дарят щедрые подарки…
– Дарят? Как бы не так! Это хищение!
– Тогда это головная боль ну… прокуратуры хотя бы, – говорю я, не зная уже, как и выпутаться из этого странного разговора.
– А, не ломайте дурочку, – говорит она раздражённо, – дарят часто, но – детдому, а она всё самое ценное к себе домой отвозит.
– Но если это так, то почему, и в самом деле, молчит прокуратура?
– О!?
– Ну да, есть такой орган надзора…
– Прокуратура!? – искренне изумляясь, сказала она. – Знаете. В какую историю влипла ваша любимая Норка два года назад, когда полезла в это логово?
Я отрицательно покачала головой.
– Так вот. Слушайте и просвещайтесь.
И она рассказала мне страшную историю про то, как…
Нора с группой воспитателей, отчаявшись найти правду в инстанциях, отправилась к одному заслуженному работнику МВД, фамилия его была, кажется, Рябов. Рассказали воспитатели всё, как есть, и среди шефов нашлись люди, которые эту правду подтвердили.
И тот сказал:
«Вы это от зависти говорите. Поливаете грязью (хрясью – с особым акцентом говорил товарищ) достойных людей».
И ещё прочёл целую лекцию, про то, что эпоха доносов прошла. Век оборотней и вурдалаков из прошлого, слава богу, близится к заключениею… Не подумайте плохого… Пусть каждый имеет столько, столько может иметь. Военный коммунизм закончился… И не дело тех считать чужие доходы, у кого и на собственные расходы не хватает…
– В чём-то он прав, – продолжаю уклоняться я.
– В «чём-то»? – вскипела самоваром она. – В том, что они все заодно – милиция и воры. Они сговорились красть всё, что плохо лежит.
– А плохо лежит многое. Если не всё, согласна.
Татьяна Степановна приободрилась.
– И я о том же.
– Стараюсь. Так что дальше?
– Втянулись? Отлично.
– Я вся внимание.
– А чтобы совестливые граждане не вякали, эти ворюги и бандюки уже политику шить начинают. Мол, всё это – пережитки сталинизма. Кто против ворюг, тот сталинист, и вообще большая бяка и совок, слышала такое слово?
– Нет.
– Один диссидент его придумал, всем уже нравится.
– Так что с Норой? – возвращаю разговор в более конкретное русло.
– Механизм, как видим, отлично смазан. И прокуратура, и Минпрос, и газеты – все на стороне воров.
– Так уж и все? – переспрашиваю я.
– А кто не «все», того впихивают, понимаете? Ни им, ни их детям и внукам ходу нигде не будет. Черные списочки уже составлены.
– Но это что-то из области ненаучной фантастики, – возражаю я.
– Реальность. Грубая реальность. Но её не все пока видят. Народ у нас привык видеть в перспективе лучезарное будущее. Нет, не так… «в переспективе», так сейчас говорят, потому что хамьё, которое засело везде и всюду, не умеет слова произносить как правильно. Зато оно знает, как схапать то, что плохо лежит…
– Это ужасно, если всё именно так, как вы говорите, – соглашаюсь я.
– Наш инспектор, мы тут как-то обмывали результаты проверки, даже хвасталась – сейчас в аппарат такого мужика взяли – всё достать может, три раза сидел…
– О?!
– Да. Новые времена – новые кадры.
– Так что Людмила Семёновна? – попыталась вернуть её к истокам разговора.
– А то.
И она протянула мне газету.
– Я должна… провести политинформацию?
– Вовсе нет. Просто к сведению. Там статейку тиснули про «счастливое детство» под крылом педагогини милостию божией.
– И кому принадлежит это крыло? – спрашиваю я, осторожно разворачивая газету.
