— Чего прочего?

— Мы с вами виновны в ряде других преступлений. Не знаю, понимаете ли вы это.

— Нет, не понимаю.

Он не знал, следует ему обижаться или защищаться, а потому сделал и то и другое.

— Здесь произошел ряд несчастных случаев. Мы оба знали, что они были подстроены, но не сообщили об этом властям. Причинение тяжких телесных повреждений, преднамеренно и по злому умыслу, — это уголовное преступление. Скрывая информацию об уголовном преступлении, мы становимся его соучастниками и разделяем вину преступника.

— Но у нас были причины…

— Я знаю эти причины. Сомневаюсь, что они заинтересуют местное правосудие. Особенно если тут пахнет преступлением, как вы сами только что указали. Если последний случай — убийство, то какой-нибудь честолюбивый окружной прокурор может попытаться превратить другие происшествия в покушения на убийство, и тогда мы с вами, доктор Камерон, становимся не только соучастниками в покушениях на убийство, но и соучастниками в деле об убийстве Дьюи.

Он оперся рукой о спинку дивана и тяжело опустился на него:

— Боже мой! Вы берете события из реальной жизни, укладываете их в формулы из нескольких слов, и это совершенно меняет их характер.

— В этом и заключается суть закона, — сказал я ему. — Приведение неопределенного числа разнообразных поступков, на которые только способны человеческие существа, к определенному числу общих знаменателей. За всю историю человечества ни один обвиняемый не узнавал сам себя в суде.

Потрясенный доктор Камерон признал:

— Все гораздо, гораздо хуже, чем я предполагал.

— А против меня можно выдвинуть еще одно обвинение. У меня нет лицензии на работу частного детектива в этом штате. Или в любом другом. А я тут действовал именно в этом качестве. Вы становитесь соучастником и этого преступления, хотя я сомневаюсь, что кого-нибудь заинтересует ваш проступок: у них будет против вас кое-что поважнее. Но меня, с моим прошлым, они просто сожрут.

Доктор Камерон помотал головой как бык, который устал от матадора.

— Что нам делать?

— А что вы собираетесь делать?

— Не знаю, — признался он и развел руками, а потом посмотрел на них так, как будто в них должно было оказаться что-то полезное. — Наверное, попытаюсь все им объяснить.

— Другими словами, отдадите нас на растерзание местным властям.

— Не понимаю, что еще нам остается.

— После того, что вы рассказали мне о местной полиции, я предвижу только один результат, в случае, если поступим так, как вы говорите.

Он посмотрел на меня:

— Какой?

— Тюремное заключение для нас обоих, — объяснил я. — И для доктора Фредерикса тоже. Возможно, нам удастся выгородить Боба Гейла, если только он не будет слишком настаивать на том, чтобы влезть в это дело — а такое вполне может произойти.

— Тюрьма? — Он оглядел комнату так, как будто она вот-вот должна была исчезнуть. — Но что будет с «Мидуэем»?

— Не знаю. Во всяком случае, не в этом дело. Вопрос в том, что будет с нами.

Он смотрел на меня, нахмурив лоб в глубочайшей сосредоточенности.

— Но что еще мы можем сделать? Полиция все равно приедет, позвоним мы или нет. Нельзя ли сделать так, чтобы они не заподозрили, что это убийство?

— Нет. Преступник и раньше был неосторожен, он оставлял следы от пилы. Уверен, что и на этот раз будет так же. Полиция поймет, что это убийство.

— А мы не можем притвориться, будто не знали, что и другие случаи были подстроены?

— Теперь уже нет, — сказал я. — Мое прикрытие больше не сработает, что бы мы ни предприняли. Мерривейлу и тем, кто был наверху, теперь известно, что я не обычный постоялец. Они могут точно не знать, кто я такой, но они знают, что я здесь не на законных основаниях. По крайней мере, один из них расскажет об этом полиции.

— Понимаю. И полиция захочет узнать, что вы здесь расследуете.

— Что еще больше ухудшит ситуацию. Проще сразу же рассказать правду.

— Да уж. — Он покачал головой. — Не знаю, у меня нет опыта в делах подобного рода. Я не специалист в сокрытии улик…

— Никто из нас не специалист. Ни вы, ни я. Мы должны что-то вместе придумать.

— А у вас есть идеи?

— Не уверен. Я обдумал тут кое-что, но не знаю, сработает ли это.

— Что, например?

— А если нам вообще пока не сообщать о том, что произошло? Что, если мы до завтра оставим тело в гараже? Тогда мы сможем провести собрание с участием всех постояльцев и объяснить им ситуацию. Попросим их помочь нам и держать язык за зубами. Мы выиграем еще один день и, быть может, сумеем найти преступника. Если мы передадим его полиции вместе с телом, никто не станет копать здесь слишком глубоко.

Он принялся отрицательно качать головой еще задолго до того, как я закончил:

— Сожалею, но это не выйдет. Здесь у нас двадцать человек, каждый со своими проблемами. Было бы несправедливо нагружать их еще и этой…

— У нас просто нет возможности думать о том, что справедливо, а что нет.

— Это не самое важное возражение, — сказал он. — Я могу назвать вам человек пять-шесть, которые, я вам гарантирую, не станут молчать, даже если мы их об этом попросим. Мерривейл, например. Хелен Дорси, Молли Швейцлер, Фил Роше.

— Ладно, вы правы.

— Что мы можем сделать, так это…

Дверь открылась, и вошел Фредерикс. Мы оба повернулись и посмотрели на него.

Его губа больше не кровоточила, но выглядела распухшей, лоб прорезали вертикальные морщины, а глаза утратили выражение абсолютной уверенности, которое раздражало меня в нем больше всего. На лице у него было написано смущение, что придавало Фредериксу более человеческий вид.

Он даже попросил разрешения войти, сказав при этом:

— Не помешаю?

Доктор Камерон посмотрел на меня, как бы ища ответа. Я торопливо проговорил:

— Ну конечно нет. Нам пригодится ваша помощь.

Он вошел, закрыл за собой дверь и сообщил:

— Гейл стоит возле тела. Кантер и Дебби Латтимор наблюдают за входной дверью и телефоном. Похоже, на них можно положиться.

— Выяснилось, что у нас больше проблем, чем я думал, Лоример, — обратился к нему Камерон. — Проходите, садитесь.

Фредерикс сел на диван рядом с доктором Камероном, тот обрисовал ситуацию, в которой мы оказались, и объяснил, почему мы не хотим говорить правду местной полиции, хотя и не можем придумать взамен ничего убедительного. Он рассказал Фредериксу и о моей идее заставить солгать всех постояльцев и привел свои возражения, закончив:

— Когда вы вошли, я как раз говорил, что мы добьемся этим лишь одного — впутаем тех, кто солжет, а остальным дадим повод чувствовать себя виноватыми.

— Вижу, что был не прав, — согласился я. — Но я не могу больше ничего придумать.

— Нам придется признать, что вы не обычный постоялец, — заговорил Фредерикс, — тут у нас нет другого выбора. Мерривейл и кое-кто еще уже и сами обо всем догадались.

— Ничего не остается, как признать правду и надеяться на лучшее.

— Если мы расскажем правду, лучше не станет. Поверьте мне, кроме неприятностей для нас троих мы