пока она не появилась в передаче «50 на 50» с вариацией, использующей русские традиционные напевы.
Две веши, которые она исполнила в «Октябрьском», были из той же серии. Показываться ей на глаза я не решился.
Концерт в «Октябрьском» был акустическим, и выяснилось, что почти никто не умеет играть на гитаре, и особенно Слава Задерий. Странно. На пьянках этого заметно не было. А Башлачев был шаманствующим акустическим гитаристом. Все пишут о том, какие гениальные у него стихи, а осенью 1987, когда я увидел его на сцене в первый раз, меня поразила именно его игра. Прежде, чем начать новую песню, он несколько минут вгрызался в гитару, чтобы слиться с ней. Боль его гитары доходила до слушателя сразу. Боль стихов — постепенно. Когда я осознал красоту его поэзии, Башлачева уже не было.
С какого-то момента начинается время, когда все, чем заражает музыка, остается внутри и никуда не уходит. Боли, собранной из всех услышанных композиций, постепенно накапливается столько, что реальные воздействия из жизни не задевают и не ранят. Круто?
20 февраля в Ленинград пришла весна, и в дамских сумочках рядом с трисистоном появился галазолин. «Пускай и в этом году настанет конец этой чертовой власти!» — произнес со сцены Юрий Шевчук. Вторая волна русского рока все еще рябит мелкой зябью. Мое поколение доедает себя.
Если б не терпели — по сей день бы пели… А сидели тихо — разбудили Лихо. Вьюга продувает белые палаты. Головой кивает хвост из-под заплаты. Клевер да березы. Полевое племя. Север да морозы. Золотое стремя. Серебро и слезы в азиатской вазе. Потом — юродивые-князи нашей всепогодной грязи. Босиком гуляли, по алмазной жиле. Многих постреляли, прочих сторожили. Траурные ленты. Бархатные шторы. Брать, аплодисменты да стальные шпоры. Корчились от боли без огня и хлеба. Вытоптали поле, засевая небо. Хоровод приказов. Петли на осинах. А поверх алмазов — зябкая трясина. Позабыв откуда, скачем кто куда. Ставили на чудо — выпала беда. По оврагу рыщет бедовая шайка — Батька-топорише, да мать моя нагайка. Ставили артелью — замело метелью. Водки на неделю, да на год похмелья. Штопали на теле. К ребрам пришивали. Ровно год потели — ровно час жевали. Пососали лапу — поскрипим лаптями. К счастью — по этапу. К счастью — под петлями. Веселей, вагоны! Пляс да перезвоны. Кто услышит стоны краденной иконы? Вдоль стены бетонной — ветерки степные.. Мы тоске зеленой — племяши родные. Нищие гурманы. Лживые сироты, Да горе-атаманы из сопливой роты. Мертвякам припарки как живым медали… Только и подарков — то, что не отняли. Нашим или вашим липкие стаканы? Вслед крестами машут сонные курганы. Эй, налей посошок, да зашей мой мешок! На строку — по стожку, да на слова — по два шва. И пусть сырая метель мелко вьет канитель, И пеньковую пряжу плетет в кружева. Отпевайте немых! А я уж сам отпою. А ты меня не щади — срежь ударом копья! Но гляди — на груди повело полынью. Расцарапав края, бьется в ране ладья. И запел алый ключ, закипел, забурлил… Завертело ладью на веселом ручье. А я еще посолил, рюмкой водки долил, Размешал и поплыл в преисподнем белье. Перевязан в венки мелкий лес вдоль реки.
