самоубийством, не получает церковного отпевания. Мы бережно и с любовью относимся к человеку, если можно оправдать, понять, отчего он погиб, особенно если он не владел собой в тот момент, скажем, умалишенный — тогда уже это другое дело. А другие говорят даже более того: любить человека так или иначе, каким бы образом не погребали его, все-таки о нем молиться. Вот, например, у Достоевского, извините, что дважды повторяю, цитирую, у отца Зосимы есть такое место, где он говорит: «Всяк день молюсь». Вообще, о самоубийствах говорит и как бы оправдывает это за любовь — не осердится ведь Христос, конечно, тут преобладает.

В.Н.: То есть самоубийство считается одним из тяжких грехов.

о. Сергей: В самом деле так и есть. Каждый грех может строго караться. Строгое можно иметь к нему отношение, но можно и с милостью, понимая почему произошел этот грех, чтоб не только тот, кто покончил с собой, но и окружающие его, получили какую-то поддержку, какую-то любовь от церкви, забота Христа — это именно о спасении человека.

И.К.: Отец Сергей, Сашин шаг — это было не самоубийство, это было самопожертвование. Он своим шагом хотел сказать нам, что нам ничего не надо бояться. Любой шаг, даже смерть, можно воспринять с радостью. И все мы после его смерти получили заряд творческой энергии, все, и я, и Борис, и Виктор Цой и многие-многие советские музыканты и поэты.

о. Сергей: Я, конечно, не о нем говорю. Не знаю его. И тут, между прочим, то, что вы говорите немножко похоже на то, что Кириллов говорит: он хотел своим самоубийством как-то ободрить людей, дать им духовную силу, мужество и т. д. Но не знаю, думал ли он о Боге сам, был ли верующим человеком?

И.К.: Наверное Саша был верующим, верящим в то, что душа вечная. о. Сергей: Да, да, да.

И.К.: Но по вероисповеданию, наверное, он был язычник. В.Н.: У нас, к сожалению, время подходит к концу… Спасибо о. Сергей, спасибо Ирина, всего доброго друзья…

На Ковалевском кладбище лежит устланная цветами плита с большим портретом, обошедшим почти все газеты и журналы. 23 февраля 1988 года здесь был похоронен Александр Башлачев. А 19 февраля 1990 кандидат искусствоведения из Москвы Марина Тимашева, автор первой в советской прессе статьи о Башлачеве, сидела на табуретке в одной из кухонь северо-запада Ленинграда.

«Разговоры на кухнях» стало таким оккультным словосочетанием в свете недавней тихой, но долгой борьбы с властью, что его истинный смысл до меня дошел позже, чем следовало. Когда я был маленьким, я просто думал, что это сложная и странная русская антисоветская традиция, и люди сидели на кухнях, потому что так было круче или менее стремно. Потом на некоторое время магия кухонных разговоров забылась за делом, а когда у всех ребят моего круга одновременно родилось по ребенку, а родителям ничего не остается, как идти на кухню. Как и новая ступень в нашем старении, это немного меня расстроило, и первый вариант объяснения мне кажется более романтичным. Тем более, что когда ребенок проснулся, мы все же так и остались на кухне, а в комнате хозяин квартиры, редактор «РИО» Андрей Бурлака поставил любимую группу Башлачева ДООРЗ.

Для Марины Тимашевой ДООРЗ — один из ансамблей, с которого началось ее вовлечение в рок- музыку. Накануне этого вечера в качестве театрального критика она побывала на «очень шестидесятническом» по духу спектакле и в этот момент делилась впечатлениями. Она немного опоздала родиться, чтобы быть подхваченной этой, опять магическое словосочетание, культурой шестидесятых и теперь, кажется, слегка жалеет, что многое из нее не может воспринять так близко, как хотелось бы. Зато Тимашеву вполне можно отнести к западным шестидесятникам — эта волна до нас докатилась лет на пять позже, и к началу семидесятых в России появились не только первые ансамбли, но и первые критики. «Машина Времени», МИФЫ и другие группы первооткрыватели, были совсем не похожи на то, что мы привыкли сегодня называть рок-музыкой — в первую очередь по своей виаобразной форме обращения к слушателю и по столь же сейчас непонятному набору образов, идеалов, стремлений.

Все это я уже не застал, и мое представление о том времени зависит от таких людей, как Тимашева и Бурлака. К тому времени, когда я родился, все, что осталось от первой волны русского рока — это фильм «Душа» в кинотеатрах. Естественно, что фильм «АВВА» произвел на меня большее впечатление. Марину передернуло, когда я заявил, что ДООРЗ для меня ретро. Но это так. Группы, исчезнувшие до моего рождения, это не более, чем символы. Экзотика. Сейчас залы заполняет поколение, не знающее, что такое АВВА. Через несколько лет это будет поколение, для которого экзотикой станет наш сегодняшний день.

А 20 февраля был мемориальный концерт в «Октябрьском». На сцене и за сценой находились те, для кого Башлачев — человек, в зале — те, для кого Башлачев — миф. В лучшем случае.

В худшем это были молодые анархисты («в кожаных куртках, все небольшого роста»). Штурм зала напоминал посадку на автобус в казанском аэропорту — анархисты рвались на Егора Летова. Егор Летов сказал, что они дерьмо.

Когда я родился, панков ловили и убивали. Поэтому панков не было. Поэтому и я не панк, а может, и не поэтому. Так или иначе, панк-музыка проскочила мимо в то время, чтобы вернуться в виде «Гражданской обороны». Та самая неблагодарная часть рок-публики, которая нуждалась на концертах не в музыке, а в стряске, получила в лице Егора прекрасный подарок. Если этот процесс будет нарастать, Егору придется туго. Егор — милый и интеллигентный человек. И матерные слова со сцены звучат совсем не ругательно, а очень грустно. И повторять их не хочется.

Появление на сцене Ильченко заставило вспомнить предыдущий вечер. То, что было двадцать лет назад — это не более, чем то, что было двадцать лет назад. Мог ли тогда Ильченко подумать о более замечательном названии для группы, чем МИФЫ? Трудно предположить, что люди образца 1990 купят пластинку «Бей, колокол!».

Если первая волна русского рока прошла раньше меня, то вторая захлестнула потоком самых разных эмоций. Прошедшее предстает в амнезированной памяти красочными неподвижными кусочками. Первый всплеск, связанный с музыкой — АКВАРИУМ, 1 °CТРЕЛ и кабинеты ГУВД. Второй — БЕЗЪЯДЕРНАЯ ЗОНА, КИНО, возглавляемые колонны химико-технологического института на первомайской демонстрации и допросы в КГБ. Третий — НОЧЬ и ЭТО НЕ ЛЮБОВЬ, ночь, лето и любовь. Музыка была крепко связана с жизнью. Звучит музыка того времени — и сразу видишь тех людей, те улицы. Почему-то все, что касается воспоминаний о первой половине восьмидесятых, ярко залито солнцем. Это то солнце, которое светило всего три года и больше никогда не взойдет.

Сейчас журналисты, да и вообще все, кто имел к этому отношение, на разные лады хвалят вторую волну русского рока. На самом деле они хвалят свою молодость. И это был не социальный заряд той музыки, феномен, который они изучают. Это наша жизнь была такая. Мы жили, питаемые неосознаваемыми силами, и слушали то, что было модно. И те, кто живет сейчас, делают то же самое.

Я никогда не ставил себе цель изучать русскую рок-музыку. Это все равно, что изучать окружающих людей. Некоторые из них исчезают, некоторые становятся звездами, и тогда на них удается посмотреть только издали. Андрей Бурлака говорит, что это ужасно неприятная черта у русских музыкантов — чувствовать себя звездами, не умея толком ни играть, ни сочинять музыку. Но, если есть рок-н-ролл, то кто-то должен быть звездой рок-н-ролла.

Лишь Владимир Шахрин, очевидно, посчитал скучным для себя становиться звездой, имея для этого все данные. Я до сих пор продолжаю относиться к нему не как к музыканту, а, скорее как к человеку, с которым года три назад связывало совместное участие в какой-нибудь небольшой афере. А, может, действительно, что-то связывало, сейчас разве вспомнишь?

Зимой 1987 я был а Зеленограде, а на флэт меня помогла вписать Инна Желанная. За день до этого мне ставили ее блюзовый альбом с прекрасными песнями. Долгое время об Инке не было ничего слышно,