Миша?!»
От большого отчего дома, стоявшего на краю Курьи, у въезда со стороны Поспелихи, осталось только пепелище.
«Я ходил по углям и соображал, где у нас что стояло и как все было. Любопытные соседи, увидев меня, позже сказали моей сестре Гаше: “Миша что-то искал на месте вашего дома, наверное, золото”. Сестра ответила, что когда родителей увезли, она взяла ведро и хотела набрать в их погребе картошки, но там уже все растащили, да и погреб разломали. Вот вам и золото! Мы тогда не имели о нем понятия.
Когда я стоял на пепелище бывшего нашего дома, то думал отнюдь не о золоте, а вспоминал стихотворные строчки Сергея Есенина — они ходили в нашей воронихинской школе по рукам, тоже переписанные на березовой коре:
На родине Михаил хотел устроиться на работу и остаться в Курье. Но постоянной работы для пятнадцатилетнего юноши в селе не нашлось и, почувствовав, что семьям сестер он, безработный, будет в тягость, лишним едоком, решил через три месяца тем же способом вернуться к матери и отчиму.
«Житья мне не стало в Курье. Партийный муж сестры Гаши Николай Овчинников, первый безбожник на селе, боялся и все спрашивал ее: “Зачем ты отпрыска кулака держишь?” Перебрался к Нюре, а у той своих трое детей, мужа нет. Пришлось вернуться».
Проучившись в Воронихе еще год, Михаил вновь обращается к другу-земляку Гавриилу с предложением перебраться в Курью.
«И бухгалтер со мной согласился бежать. Шли аккурат мимо кладбища. Я захотел проститься с отцом перед уходом на свободу. Стал искать могилу. Но все березовые кресты стояли неподписанные. Хотя я помню, когда хоронили, карандашом подписывали. Больше ничего примечательного не оставляли. Так я и не запомнил, где могилка отца…»
Пройдут годы, много-много лет пройдет, и Михаил Тимофеевич Калашников в январе 2007 года по своему ижевскому адресу — на концерн «Ижмаш» получит письмо из села Высокий Яр Бакчарского района Томской области от Владимира Степановича Усова. Адресат сообщит, что на кладбище, на Голье, заехал какой-то колхозный дурак с плугом и, сломав оградку, которую поставил ранее Станислав Емельянович Постомолотов, распахал всю кладбищенскую территорию. Где теперь могилка Тимофея Калашникова, одному Богу известно. Тут же посетовал, что конструктор не приехал в 2003 году на встречу выпускников Воронихинской средней школы Парбигского сельского совета в честь семидесятилетия со дня ее образования. И обратился с такими словами:
«Михаил Тимофеевич! Нужно послать отцу последнее “прости” и отметить это место, увековечить в назидание потомкам. Проектов может быть множество. Я предлагаю оградить кладбище от поля лампадой из 13 лиственниц (ибо вид могучих деревьев возвышает душу). В отличие от кедров, которые могут сгореть, лиственница долговечна, ветро- и пожароустойчива. Она растет на Нилге, но легче взять саженцы в лесхозе, метровые, в сентябре посадить. А рядом топь, так что вода для поливки будет. А в центре смонтировать памятный знак с эпитафией. Мне по силам будет поставить суровый колодный обелиск или величественный поморский крест, как на русском Севере. На дороге, где стояла ваша изба, установить памятную доску со славянской вязью на берестяной грамоте. Если будет на то ваше благословение, я исполню это послушание!»
Вот что написал в ответ Калашников:
«Здравствуйте, дорогой Владимир Степанович!
Я очень Вам признателен за Ваши труды по увековечению памяти о моих родителях — Калашникове Тимофее Александровиче (1883–1930) и Ковериной Александре Фроловне (1884–1957).
К великому сожалению, Великая Отечественная война, участие в боевых действиях на Брянском направлении, ранение и контузия стерли из памяти многое из моего тяжелого детства.
Вы поставили передо мной такие вопросы, на которые я просто не могу ответить. И поэтому в деле восстановления захоронения отца моего доверяюсь исключительно на мудрость и добрую волю руководства Бакчарского района.
Что до Вашей инициативы и усердия в этом благородном стремлении, то они вызывают у меня чувство восхищения и человеческой благодарности. Поступайте сообразно житейской мудрости, которая у Вас, как мне видится, пребывает сполна.
Со своей стороны, в силу преклонных лет и непредсказуемого состояния здоровья мне сложно что- либо обещать, поэтому остается лишь сопереживать Вашему целеустремленному поиску и благодарить Вас за доброту и настойчивость.
Примите мои самые наилучшие пожелания.
Вспоминать спустя многие годы родителей и свое ссыльное детство Калашникову непросто. Сложно также решиться спусти столько лет на поездку в те горькие места.
«Ну что для меня счастье, что ли, там побывать? Выслали нас, так это все равно, что тюремщики какие… Да и того поселка, где мы жили, теперь уже нет».
Видно, что эта боль, страдания, через которые прошел М. Т. Калашников и его семья, уже навсегда с ним. Освободиться от этой боли уже невозможно. Столько лет в семье хранили тайну о раскулачивании. Не дай-то бог было признаться, нем жизнь могла быть пущена под откос — Калашников был партийным, занимал высокие общественные посты в государстве. С 1953 года он состоял в Коммунистической партии Сойотского Союза. Избирался депутатом Верховного Совета шести созывов, был делегатом XXV съезда КПСС, XVIII съезда профсоюзов. На протяжении ряда лет был членом Удмуртскою обкома КПСС.
«Помню, когда первый раз избрали в Верховный Совет СССР и шел в Кремль через Спасские ворота, я пытался контролировать себя и плохо не думать о Сталине. Боялся, а вдруг засекут?!»
Особенно тяжелым был период, связанный с побегом из мест ссылки.
«Нас, конечно, спохватились. Как же — бухгалтер сбежал. Искали. Он вел меня под ружьем, будто конвоир. Ну и в одном месте нарвались. Подъезжает какой-то всадник, говорит: “Ну-ну, веди этого хулигана”. А потом слышим голоса за спиной: “Это подозрительные люди, надо бы их задержать”. Мы как сиганем в лес! Собаки залаяли, была погоня. Но где ты поймаешь, тайга ведь. Наученные горьким опытом, днем уже не шли, в основном ночью. А винтовку от греха подальше выбросили, чтобы не накликать беды. По мосту через речку переходили и попрощались с ружьем. Сколько шли, боюсь сказать — несколько сотен километров, точно. До станции какой-то добрели. Забыл, как называется. А дальше на попутных поездах доехали до Поспелихи. Никаких билетов не было, зайцами, да в то время таких много было ездоков. Справки, что мы сделали, потом продали в каком-то селе тем, кто также хотел вырваться на свободу. По 25 рублей справки продавали. Где-то 200 рублей заработали на них. Так что конструкторская работа началась с изготовления печатей.
Сначала пришли к его родителям. У него справка, что его освободили — надо было какие-то паспорта получить. Накануне визит в милицию с этой справкой. Назавтра — у товарища паспорт. И мы двигаемся в Курью — мне тоже выдают паспорт. Я свободен и не сын кулака больше».
Как-то Гавриил Бондаренко пригласил Михаила к себе домой и вытащил из-под крыши пистолет системы «браунинг». Оказалось, что оружие хранилось в их доме еще с Гражданской войны, до ссылки.
