осведомлены! – бурчал он при этом. – Народ был обманут авантюристом, который, объявив себя верным принципу всеобщего избирательного права, никогда не имел других намерений, кроме того, чтобы править единолично. Если Наполеону удался государственный переворот 2 декабря, то лишь потому, что он предварительно усыпил обещаниями бдительность рабочих масс. И потом, на его стороне была армия. В мгновение ока все предводители оппозиции были арестованы или изгнаны из страны… Эдгар Кине, Виктор Гюго, Дюссу, и это далеко не все… Людей сотнями высылали в Кайенн, в Алжир… Газеты закрывали, тайные общества разгоняли, полиция везде совала свой нос! Покой благодаря пустоте, послушание благодаря угрозам!..

– Какой ужас! – воскликнула Софи. – Но я же этого не знала…

– Потому что, приехав в Париж, вы постучались не в ту дверь!

– Если все обстоит таким образом, у императорской власти больше не осталось противников!

– Нельзя одним ударом снести все головы, которые высовываются из ряда. Республика в течение четырех лет представляла собой законное правление в стране. Благодаря ей в толпе распространились некоторые теории, зародились кое-какие надежды, и деспотизму, каким бы жестоким он ни был, уже не удастся их задушить. Полиция нас преследует, повсюду кишат доносчики, но уже намечается движение среди молодежи Латинского квартала, в мастерских, на заводах и даже в некоторых салонах!..

Вавассер поднял свой стакан.

– За республику! – провозгласил он.

– Ты слишком много налил детям, – забеспокоилась Луиза.

– Ничего, капелька шампанского, да еще и в такой день, не может им повредить!

Зазвенели бокалами, выпили, Вавассер вытер усы. Его глаза сверкали злобной радостью.

– Вот увидите, не сегодня завтра все это взлетит на воздух! – сказал он.

Луиза разрезала пирог. Софи думала о том, что Франция выглядит совершенно по-разному, в зависимости от того, смотришь ли ты на нее из салона княгини Ливен или из камеры в тюрьме Сент-Пелажи. Тогда – где же истина? Должно быть, где-то посередине между двумя крайностями… Настроение в стране не было ни таким безмятежным, как его изображали приверженцы императора, ни таким безрадостным, как утверждали сторонники республики. И все же ей неудержимо хотелось признать правоту последних. Она с интересом слушала Вавассера, который рассказывал о том, как некоторые преподаватели университета отказывались принести присягу, как некоторые студенты носили подпольные брошюры, изданные за границей, как молодые адвокаты устраивали в своем кружке еженедельные политические собрания…

Время от времени какой-нибудь арестант стучал в дверь, заглядывал в щелку, произносил: «Ой, прости, ты занят!» – и уходил восвояси. Анн-Жозеф, расправившись со своим куском пирога, взялась пришивать пуговицы к отцовским сорочкам. Клод-Анри изо всех сил раскачивался на стуле, рискуя его сломать. Луиза шлепнула сынишку, и тот разревелся. Тогда мать пригрозила, что, если он не будет слушаться, отдаст его сторожу.

– Ну и пусть, мне все равно! – ответил мальчик.

Вавассер отправил его в угол за такую дерзость, затем снова наполнил стаканы. От шампанского он раскис, разнежился. Обвив рукой плечи молодой жены, старик прочувствованно сказал:

– Ах, Луиза, деточка! Нелегко тебе со мной приходится! Но ничего, и трех лет не пройдет, клянусь, наше дело победит!..

– Ты уже так давно мне это обещаешь… – прошептала она.

– Да, пока не забыл, мне тут в голову пришло: когда я следующий раз приду на побывку, то приглашу к нам в гости Прудона! Я хочу, чтобы наша подруга с ним познакомилась. Вот это человек! Гений! Провидец! Я преклоняюсь перед ним!..

Опустошив свой стакан, арестант прищелкнул языком и уточнил:

– Я перед Прудоном преклоняюсь, но далеко не всегда согласен с его взглядами. А вам известно, что и он провел немало времени здесь, в Сент-Пелажи? Даже здесь и женился! Его выпустили в прошлом году. И с тех пор он затаился, сидит тихо.

В окно влетел теплый ветерок и принес с собой такой пьянящий аромат, что Софи спросила:

– Чем это так чудесно пахнет?

– Да ведь мы же в двух шагах от Ботанического сада, – объяснила Луиза. – Как только пригреет солнышко, все начинает благоухать!

– Еще одно утонченное проявление заботы о нас! – воскликнул Вавассер. – И, несмотря на это, я все равно недоволен!..

– Можно мне выйти из угла? – подал голос Клод-Анри.

– Нет, – сурово отрезал отец.

На лестнице послышались торопливые шаги. Хор громких голосов затянул «Марсельезу». Вдали другие голоса, менее многочисленные, откликнулись: «О Ричард, о мой король!» Два враждебных гимна смешались в чудовищный рев, из которого вырывались отдельные возгласы. Вавассер расхохотался.

– Слышите, как вопят? Это сделалось традицией! В Сент-Пелажи еще осталось несколько орлеанистов. Каждый вечер, в один и тот же час, республиканцы устраивают вот такой кошачий концерт, а те им отвечают. В остальном все прекрасно друг к другу относятся и друг друга уважают, поскольку все мы здесь – жертвы этого коронованного Робера Макера![29]

– А чем вы занимаетесь целый день? – спросила Софи.

– Пишу, пишу и пишу, доводя до совершенства мою теорию государства, – ответил тот. – Великое дело! Между нами говоря, никогда и нигде мне так хорошо не работалось, как в тюрьме!

– Тем не менее тебе давно пора выйти отсюда! – воскликнула Луиза. – Мадам Озарёва пообещала, что подумает, сможет ли со своей стороны что-нибудь для тебя сделать…

– У меня не так много связей! – призналась Софи. – Может быть, через княгиню Ливен…

– Эта-то? – усмехнулся Вавассер. – Да, забавная гражданка! Она хочет угодить и нашим и вашим, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Одну улыбочку империи, другую – республике, там подмигнет Франции, здесь – России… Все эти богатые, обаятельные, образованные русские кажутся мне слишком любезными для того, чтобы быть честными. Они приезжают в Париж из любви к демократии или к искусству, но глядишь – один коммерческий советник внимательно изучает наши заводы, другой отставной артиллерийский офицер, из личного любопытства осмотрев наше литейное производство, отправляется отсюда в Льеж и Серен продолжать свои исследования, а еще какая-нибудь светская дама устраивает приемы, чтобы заставить разговориться наших министров…

– Лучше сразу так и скажите, что всех парижских русских считаете шпионами!

– Не случайно же царь позволяет им жить за границей!

Софи овладела собой. Она уже и сама не понимала, отчего так вспылила. Разве не раздражали ее саму некоторые слишком уж офранцузившиеся русские, с которыми она встретилась у княгини Ливен? Но получается странно: если она сама и склонна критиковать этих эмигрантов, ведущих роскошную жизнь, то потерпеть, чтобы вместо нее это делал кто-то другой, не может! Словно между ними и ею самой существуют некие родственные связи, позволяющие ей строго их судить, сохраняя свое расположение к ним, в то время как какой-нибудь Вавассер, смотрящий на них с чисто французской точки зрения, способен высказать на их счет лишь мнение, исполненное невежества, глупости и злости. Луиза расстроилась.

– Посмотри, Огюстен, – сказала она, – ты огорчил мадам Озарёву! А ведь княгиня могла бы тебе помочь…

– Да я только о том и мечтаю! – смеясь, ответил ей муж. – Даже если бы Арсен Уссе предложил мне свои услуги, чтобы вытащить из Сент-Пелажи, я и то протянул бы ему обе руки!

Софи тоже засмеялась.

– Меня удивляет, – заметила она, – что вы нападаете на русских, живущих во Франции, после того, как познакомились с Герценом.

– И то правда, – согласился Вавассер. – Это чистый человек, это – брат. Но назовите мне еще хоть кого-нибудь, кто походил бы на него.

Клода-Анри выпустили из угла. Прозвонил колокол. Пора было уходить. Супруги нежно распрощались.

– Тебе что-нибудь надо? – спрашивала Луиза. – Я оставила тебе кусок пирога… В следующий раз принесу заштопанные носки…