Ночь была такой темной, что небо и вода сливались, границу между ними было не различить. Во всем этом непроглядном мраке лишь смутно белела кружевная пена, которую взбивали, вращаясь, колеса парохода, и блестели золотые искры, вылетавшие из трубы. Жандарм глубоко вздохнул и проговорил:

– Если хотите, можно будет денек-другой отдохнуть в Нижнем Новгороде. Там есть очень хорошие гостиницы. Вообще город веселый, приятный. Хотя, может быть, вам не терпится добраться до места?

– О нет! – откликнулась Софи.

– Стало быть, никто вас там не ждет?

– Никто.

– Значит, нерадостное это для вас путешествие?

Софи ничего не ответила. До чего же у нее должен быть жалкий вид, если жандарму могло прийти в голову ее пожалеть! Ей на память пришла строчка из письма Фердинанда Вольфа: «Что-то с вами станется вдали от меня?» И она впервые испугалась будущего.

– Уже поздно, – вслух произнесла она. – Пожалуй, пойду вниз.

Добролюбов поплелся за ней. Многие пассажиры уже улеглись одетыми на диваны в общей каюте. Другие продолжали, сидя за столом, пить чай и играть в карты. Теперь горела лишь половина ламп. Софи устроилась, как могла, на кожаном диване, закутала ноги пледом, подсунула под голову вместо подушки дорожную сумку. Жандарм свернулся калачиком на диване напротив. Едва закрыв глаза, он тут же захрапел, и Софи позавидовала безмятежному покою этого насытившегося животного. Сама она поминутно переворачивалась с боку на бок, но, как бы она ни легла, сон бежал от нее. Люди за столом громко разговаривали и смеялись, нимало не думая о тех, кому хотелось спать. Четверка толстых купцов пила шампанское, отмечая заключение сделки. Выпив, они затянули песню. Никто и не попробовал возмущаться. Трубочный и сигарный дым сизой пеленой колыхался между хилых столбиков, поддерживавших потолок.

К двум часам ночи за столом осталось лишь с десяток игроков, которые хлопали картами о столешницу и громко ругались. Наконец угомонились и они. Когда все легли, кто где мог, матрос погасил лампы. Теперь в темноте светились лишь синие и красные огоньки лампадок в углу перед иконами. Стараясь отвлечься и успокоиться, Софи решила подсчитать, сколько времени ей еще потребуется, чтобы добраться до Каштановки. Значит, так: еще шесть дней плыть на пароходе, потом восемь дней ехать в экипаже, потом… Потом она запуталась в своих подсчетах и ей стало безразлично, сколько еще суток предстоит добираться до поместья. Как будет, так и будет. Повернувшись лицом к стене, она медленно соскальзывала в сон, чувствуя, как туманится в голове и тяжелеют руки и ноги. Вскоре тишину вокруг нее нарушали только хриплое дыхание спящих, глухой шум машин и неумолчное журчание, которое шло от колес с лопастями, без устали вращающихся в воде.

Софи и сопровождающий ее жандарм высадились на берег в Нижнем Новгороде первого июня, в полдень, в сильную грозу. Пока она устраивалась в маленьком, но чистеньком гостиничном номере, где была настоящая кровать с настоящими простынями и одеялами, Добролюбов отправился в канцелярию губернатора, чтобы сделать отметку в подорожной. Он обязан был на всех значительных остановках являться засвидетельствовать свое присутствие, давая властям возможность удостовериться, что путешествие идет по заранее утвержденному маршруту и в предусмотренные сроки. Затем ему надо было нанять тарантас и лошадей, чтобы на следующей день выехать в Москву.

Вымывшись с головы до ног в лохани с горячей водой и переодевшись в чистое, Софи уселась у окна. Дождь не переставал, по стеклу бежала вода, и пейзаж за этой тяжелой серой пеленой искажался. Внезапно тучи разошлись, ливень прекратился, мокрые крыши заблестели под солнцем. Софи захотелось, воспользовавшись тем, что погода прояснилась, осмотреть город. В Нижнем Новгороде столько всего, на что стоит взглянуть: ярмарочная площадь, Кремль, собор, Печерский монастырь… Она уже собиралась выйти, когда в дверь номера постучали. Софи отворила: на пороге стоял Добролюбов. Ей показалось, что вид у жандарма значительный и озабоченный.

– Ну как, визит к губернатору прошел удачно? – спросила она.

Добролюбов нахмурился.

– И да, и нет. У меня для вас дурные вести. Скончался один из ваших родственников. Некий Седов.

Она первым делом подумала о Сереже и, задохнувшись, еле выговорила:

– Мой племянник?.. Сережа… Сергей Владимирович Седов?

– Нет, – ответил жандарм. – Его отец, Владимир Карпович.

Тревога Софи мгновенно улеглась, сменившись полнейшим равнодушием. Кончина этого человека теперь даже не утоляла жажду мести, которая так долго и так сильно ее терзала.

– Как он умер? – безразлично спросила она.

Добролюбов наморщил нос, пошевелил усами.

– Неприятная история! Кажется, убили его же мужики с месяц тому назад. А губернатор только что узнал об этом из официальной депеши. И просил меня деликатно вас известить. Он хотел бы с вами увидеться.

– Сейчас пойду к нему, – сказала она. – Прямо сейчас же и пойду…

Но не сдвинулась с места. Ей казалось, что это убийство уже происходило прежде, что ей уже сообщали о нем в другой жизни. Повторение. Владимир Карпович Седов не мог закончить свою жизнь по-иному. На мгновение ей почудилось, будто она соприкоснулась с изнанкой мира. Путешествие приобрело смысл, какого она раньше и предположить не могла. Сережа осиротел. Путь свободен. Ее подхватил порыв надежды. «Господи, Боже мой! Что это со мной происходит? Я счастлива!» – содрогнувшись, подумала Софи. Жандарм с изумлением смотрел, как она улыбается, глядя в пустоту.

Взгляд Софи остановился на полустершейся табличке. «Каштановка», – прочитала она. И затихла, замерла в ожидании, готовясь к встрече с прошлым. Все тело словно обратилось в камень, перестало отзываться на растворенный в воздухе солнечный жар, на тряску экипажа. Одна только память жила теперь в этом точно каменном теле… И глаза выхватывали из тьмы давних лет осколки мозаики, складывая их в картины настоящего.

Вот уже два ряда старых, темных, сумрачных, с лохматыми ветками, словно одетых в рубище, елей расступаются перед ней – в точности так же, как в далекий день, когда она впервые оказалась на этой аллее, среди этих деревьев. Они, молодожены, тогда только-только приехали из Франции, и Николя собирался представить ее отцу. Коляска тряслась на неровной дороге, подпрыгивала на ухабах. На Софи в тот день была шубка-витчура, отделанная беличьим мехом. Николай с нежностью и тревогой сжимал руку жены. Софи взглянула на него – но вместо Николая увидела жандарма с лоснящимся от пота лицом, с черными торчащими усами.

– Прекрасное поместье, – одобрительно произнес Добролюбов. – И сколько же у вас душ?

– Не знаю, – тихонько ответила она.

Картины настоящего и прошлого путались у нее в голове, то подступая, то отступая, подобно приливу и отливу. Софи вдруг узнавала перекресток, поросший мхом камень, крышу купальни, и каждая подробность пробуждала столько воспоминаний, что воздух вокруг нее словно сгущался. С минуты на минуту она увидит Сережу – как они встретятся, каким окажется ее выросший мальчик? Софи напрасно старалась представить себе племянника взрослым мужчиной: ей все виделся младенец в колыбели, каким она его оставила. Бедный, бедный, должно быть, он сильно потрясен и удручен смертью отца. Софи написала Сереже с дороги, выразила соболезнования, предупредила о своем приезде. А когда проезжала через Псков, вместе с жандармом побывала у губернатора. Все было сделано по правилам, все было улажено, все формальности соблюдены…

Тарантас сильно тряхнуло. Да, конечно, она помнит – на этом месте дорога всегда была разбита. Из кустов выскочила собака, за ней другая, с громким лаем они побежали рядом с упряжкой. Из-за поворота тропинки вышли крестьяне, поснимали шапки, завидев гостью. Возможно, сыновья тех, кого она когда-то лечила…

Наконец в просвете между деревьями показался дом. Зеленая крыша, розовый фасад с облупившейся штукатуркой, с белыми колоннами, он всеми окнами улыбается навстречу Софи, манит ее к себе, словно это вовсе и не дом, а издавна знакомое лицо! Едва не лишившись чувств от волнения, Софи обвела глазами