все, осмеливается упрекнуть царя в том, что он виноват в бедствиях, обрушившихся на голову бедняги!…

– Да, – согласился Алексей. – Да, ты прав: «Медный всадник» – это бессильный бунт бесконечно малого против бесконечно великого. А знаешь ли ты, что император Николай I, прочитав поэму в рукописи, немедленно догадался, в чем ее разрушительный смысл? Разгадал, что таится за строками, и предписал Пушкину сделать немыслимое количество исправлений, после чего взбешенный поэт засунул свое творение подальше в ящик, и оно увидело свет только после его смерти…

– Каждому из нас в жизни попадается свой Медный всадник, – вздохнул Кузьма.

Алексея его соображения несказанно удивили: ему самому и в голову не приходило соотнести прочитанное с реальностью, и теперь его неприятно поразило самоочевидное, казалось бы, открытие. Да- да, разумеется, его мать и есть та самая бронзовая статуя, которую всякий слабый человек ощущает у себя за спиной. Находясь в Санкт-Петербурге, он не так уж часто вспоминал о матери и даже редко писал ей, зато здесь, в Горбатове, только о ней и думал. Она преследовала его, как навязчивая идея, она давила его, она вела его, взяв за руку – как будто он внезапно вернулся в детство. Пора бежать из деревни. Порвать все нити, связывающие его с родительским домом, с семьей, с прошлым. Только этой ценой он может добиться счастья в жизни. А Кузьма, который не может сбежать отсюда? «Что станет с ним после моего отъезда?» – впервые подумал Алексей. Подумал, но тут же и прогнал эту мысль. В любом случае ему придется остаться тут до женитьбы брата. Он должен…

Алексей налил себе второй стакан чаю. День обещал быть ясным. Почему бы не воспользоваться этим и не съездить в Тулу? Купит для Кузьмы несколько чистых холстов, как обещал.

– Сейчас я отправлюсь в город, – объявил он художнику, попивая чаек. – Видишь, я не забыл своего обещания.

Кузьма принялся горячо благодарить молодого барина, потом остановился, задумался на миг и спросил:

– Не можете ли вы дать мне почитать и другие книжки?

– Охотно! – ответил Алексей. – А пока оставь-ка себе «Медного всадника». Я дарю его тебе.

Произнося эти слова, он испытывал чувство странного удовлетворения – именно такое сопровождает проявления хорошего отношения к сирым и убогим, если последнее приправлено острым ощущением собственного превосходства.

Прискакав галопом на поляну, Марья Карповна остановила коня и легко спрыгнула на землю. На ней была серо-голубая амазонка с длинным шлейфом и маленькая круглая шапочка, украшенная петушиным пером, широкая складчатая юбка выгодно подчеркивала гибкость стройной талии. Алексей и Сметанов, ненамного отставшие от хозяйки поместья, тоже спешились. Еще с утра она решила выпить чаю прямо на травке. Левушка вообще-то хотел присоединиться к приятной компании, но мать воспротивилась. Марья Карповна потребовала, чтобы младший сын остался в Горбатове – скорее всего, полагала: сын станет развлекать Агафью Павловну, и в результате их свиданий наедине, которые она старалась организовать всеми правдами и неправдами, в конце концов между женихом и невестой вспыхнет-таки искра, восторжествует-таки взаимная любовь. А идея сегодняшней прогулки с пикником принадлежала Сметанову, который все чаще и чаще появлялся в большом доме, и Алексея удивляло, что его мать не скрывает удовольствия от визитов этого румяного, неповоротливого и болтливого человека. Любому было слышно издалека: он пуст до звона. Это один только фасад – ничего более. Неужели такой в общем-то умной и самодовольной женщине настолько необходимо, чтобы ей безудержно льстили, неужели ей приносили радость комплименты этого провинциального фата?

Поляну окружали могучие березы с серебристо-белыми стволами, словно бы перехваченными снизу и до самой кроны во многих местах черными кольцами. Алексей улегся в бледной трепещущей тени деревьев на траву лицом кверху, заложил руки под затылок. Над ним, наслаиваясь в воздухе пластами, просвечивая когда изумрудным, когда красновато-золотистым, двигалась, будто живая, сплетенная из веток и листвы зеленая вселенная… Сквозь дыры в этом волнующемся на тихом ветру лиственном плаще виднелось небо. Свежее, чуть горьковатое дыхание подлеска отдавало примятыми папоротниками, влажным мхом, подгнивающей корой… В любое другое время Алексей наслаждался бы этим отдыхом на траве после верховой езды, но присутствие Сметанова отравляло все удовольствие. Ему казалось, что он стал чужим в своем лесу. Сметанов, напротив, чувствовал себя совершенно вольготно: он отряхивал от трухи пень, оставшийся от срубленной осины, чтобы Марья Карповна могла сесть на него, не испачкав амазонки. Она села, и он, опираясь на локоть, улегся у ее ног – поза была элегантной и в то же время как будто бы молитвенной.

Прибыл Лука. Коляска, подпрыгивая на пересекавших лесную тропу корнях деревьев и камнях, показалась у въезда на поляну. Кучер и казачок выгрузили самовар, специальный сундучок для пикников и корзину с провизией. В мгновение ока перед Марьей Карповной на траве расстелили скатерть и вздули самовар. Наклонившись к этому гигантскому медному сосуду, мальчик дул в вертикальную трубу, чтобы уголья скорее разгорелись. Когда чай был подан, Алексей встал и подошел к матери, беседовавшей со Сметановым. Усевшись по-турецки перед парочкой, он мелкими глотками прихлебывал обжигающий напиток и время от времени откусывал от баранки.

– Ах, какой прекрасный день! – вздохнул Сметанов. – Когда я чем-то встревожен, когда сердце мое утомлено мирской суетой, достаточно мне прийти сюда, в этот березовый мир, и сразу успокаиваюсь… Я не так уж много путешествовал, но уверен в том, что Россия – поистине самая красивая страна на свете!

По обыкновению, расчувствовавшись, он тотчас же впадал в поэтическое настроение с непременным патриотическим оттенком.

– Да, да, – вторила ему Марья Карповна. – Мы живем в настоящем раю. Однако я побаиваюсь, что царь, ослепленный порывом великодушия, может разрушить все это. Освобождать крепостных – какое безумие!

– Безумие, на которое наше правительство ни в коем случае не пойдет, можете быть уверены! – отозвался Сметанов. – В крайнем случае отпустят на волю домашнюю прислугу, дворню. Но прикрепленных к земле крепостных… Их же нельзя освобождать, не дав им хотя бы клочка пашни и огорода – иначе откуда им взять средства к существованию? А этот клочок – у кого его отобрать? У помещиков? У землевладельцев? Это значило бы ускорить их разорение, уничтожить целый социальный класс, веками являвшийся главной опорой престола. Государь император не может желать гибели истинной России!…

Вдохновленный собственной речью, Сметанов возвысил голос. Марья Карповна взглянула в сторону Луки и казачка: они тоже приступили к трапезе, состоявшей из хлеба с квасом, и сидели на траве в тени экипажа, то есть не более чем в четырех шагах от господ.

– Говорите тише, – приказала она. – Нас могут услышать.

И тут же, вопреки сказанному ею же самой, довольно громко воскликнула:

– Вот! Вот! Я уже прошу вас следить за собой в присутствии рабов! Это предел – дальше уже идти некуда! Подумать только, до чего мы уже дошли – исключительно по вине политиков!

– Не тревожьтесь, – бросился успокаивать ее Сметанов, – они же все равно ничего не поймут.

Вмешался Алексей:

– Если продвижение реформ потребует от правительства, чтобы оно отняло какие-то земельные участки у помещиков, им наверняка тем или иным способом компенсируют утраченное.

– Никакие компенсации не способны окупить утраты части владений, веками переходивших от поколения к поколению одной и той же семьи! – в ответ заявил с пафосом Сметанов.

– То, что наше, – наше и должно остаться нашим при любой реформе! – поддержала его Марья Карповна.

И она принялась наливать чай Сметанову, протянувшему свой стакан. Он поблагодарил, отпил немножко и стал вытирать носовым платком вспотевший лоб. От горячего чая он всегда потел. Алексей перехватил взгляд матери, растроганно и нежно смотревшей на толстую лоснящуюся физиономию с узкими губами. Внешность Александра I пленяла ее точно так же, как в свое время любую из придворных дам.

– Успокойтесь, моя дорогая, – снова заговорил Сметанов, картавя. – На земле всегда будут люди, которые отдают приказы, и люди, которые эти приказы выполняют. Какие бы реформы ни проводило правительство, изменятся только слова. Крепостные станут называться не крепостными, а как-то иначе. Им