холодной, отдававшей плесенью водой.
— Хоть бы посуду мыли, скоты! — проворчал я, пиная дверь пяткой.
Оглядевшись по сторонам, вытащил из рукава любимый костяной нож, который так и не нашли при обыске, порезал мясо и спрятал нож обратно.
Закончить обед мне. не дали. Дверь распахнулась, и в камеру вошли две подозрительные личности. Первый — долговязый тип в мятом сером балахоне — сильно напоминал знакомого испанского инквизитора по имени Игнатий Лойола, который умудрялся заставить собеседников покаяться и перекреститься в католики одним лишь своим видом. Второй — толстый коротышка — тащил парту и ворох пергаментов с перьями, будучи, очевидно, простым писарем.
— Можете окончить трапезу, — вежливо предложил инквизитор.
— Нет, спасибо, — отказался я, отодвигая тарелку (аппетит вдруг пропал от нехороших предчувствий), — уже сыт.
— Тогда, — отечески улыбнулся долговязый, — приступим?
— Пытать будете? — хмуро осведомился я.
— Зачем?! — искренне удивился он. — Мы не варвары. У нас цивилизованный город.
— В цивилизованных городах мирных путников в темницу не швыряют! — осмелел я.
Писарь мерзко оскалился и протянул инквизитору потрепанный кусок пергамента.
— Вы здесь не просто так оказались, — уведомил последний и, прокашлявшись, зачитал: — Вы обвиняетесь в попытке незаконного проникновения в Солонар с целью шпионажа в пользу Лоренгарда. Признаете это?
— Разумеется, нет! — отшатнулся я. — Чего мне шпионить? Шел мимо, решил заглянуть… Вот!
— Просто так в Солонар еще никто не заглядывал, — покачал головой долговязый. — Ваше имя?
— Что в имени тебе моем? — тихо пробурчал я.
— А все-таки? — не отставал инквизитор.
— Шмульц. Сидорчук Шмульц Арсеньевич, — буркнул я, соображая, как бы поудачнее выкрутиться.
— Запиши, — обратился инквизитор к писарю, — Сидорчук Шмульц Арсеньевич полностью признал свою вину, покаялся и готов предстать перед богами. Дату поставь сам.
— Э-эй, ничего я не признавал! — возмутился я. — Что значит «предстать перед богами»?!
— Какая разница? — отмахнулся долговязый. — Пустые формальности… Если бы мы применили пытки, вы бы сознались во всем. Разве нет?
Наверное, да…
— Никогда! — выкрикнул я, отчаянно мотая головой. — Невиновен! Ни в чем бы не сознался даже под страхом медленной и мучительной смерти!
— Можно, конечно, проверить, — равнодушно зевнул инквизитор. — Хотите время потянуть? Зачем? Смерть — она так прекрасна!.. Итак, вы готовы?
— Еще чего! — возопил я. — Нет!!!
Подлый инквизитор, предусмотрительно держась на почтительном расстоянии, сделал охранникам знак рукой.
— Свяжите и на площадь! — приказал он, выходя.
Естественно, безропотно себя связать я не позволил! Успел выбить нападавшим несколько зубов, прежде чем меня оглушили дубиной…
— У-у, — завывала толпа, — сжечь его! На костер! Подпалите его хорошенько!
Огрызки яблок, гнилые овощи, тухлые яйца, камни — все это летело в меня по пути от острога до места проведения казни.
— У-у! — не утихали солонарцы. — Сейчас ты узнаешь, как за нами шпионить, выродок!
Огрызаться не было настроения. Я неспешно шел по узкой дороге, бросая по сторонам хмурые взгляды. Ежесекундно в спину тыкалось острое копье, дабы придать мне ускорение.
— Главное — сразу дыма надышись! — поучал меня один из стражников. — Чтобы быстро задохнуться. Тогда и огня не почувствуешь.
Я исподлобья глянул на доброго советчика и предложил ему отправиться куда подальше. Конвоир обиделся и замолчал.
На площади ожидала праздничная толпа. Она окружала обложенный хворостом столб и здоровенного детину в грязном фартуке, бережно поддерживающего огонь в жестяном ведерке. Стражники привычно привязали меня к вышеозначенному столбу и стали неподалеку, явно намереваясь дождаться окончания спектакля.
Похоже, это был самый настоящий пи… то есть конец! Палач уже радостно размахивал факелом, готовясь сделать из меня барбекю на потеху толпившемуся электорату.
— Остановитесь, варвары! — без особой надежды произнес я. — Подумайте о душах своих бессмертных! Как вы будете смотреть в глаза потомкам, зная, что отправили на костер невиновного человека?
Гневный свист и ругань убедили меня, что потомкам они будут смотреть в глаза совершенно спокойно.
Палач запалил факел и сунул его в хворост.
— Одумайтесь, дикари гребаные! — с истерическими нотками в голосе продолжил я увещевание, наблюдая краем глаза, как начинает тлеть мой плащ. — Земля плоская!
Метко запущенный кем-то подгнивший помидор дал понять, что туземцам абсолютно безразлично, плоская Земля или круглая, вертится она или нет. Народ хотел зрелища!
— Скоты неблагодарные! И это после всего, что я для вас сделал?!
Крики на мгновение стихли. Туземцы тупо соображали, что я имею в виду. Потом ругань разгорелась с новой силой.
Вдруг народ стушевался, и как по команде все рухнули на колени.
Я заткнулся, пытаясь понять, что это значит.
За спиной раздалось тяжелое лязганье. Перед моим взором возник загадочного вида всадник в красной с золотом тяжелой броне на закованном в панцирь коне.
— Почему не доложили? — поинтересовался он, пиная железным башмаком одного из конвоиров в висок.
— Дознаватель приказал сжечь шпиона, ваша светлость! Мы тут ни при чем, не губите! — взмолился другой, с ужасом взирая на мертвого товарища.
Всадник с грохотом слез с коня, и приблизился ко мне.
— Ты — пес? — глухим голосом спросил он меня.
— Лосось, мать твою! — Я лихорадочно и тщетно старался сбить пламя с разгорающейся штанины. — Развяжите меня!
— Что ты знаешь о Бэлле? — спросил всадник, равнодушно наблюдая за моими мучениями.
— Вилы твоему Бэллу пришли! — не стал скрывать я, поскольку все равно смерть была не за горами. — За что палите, суки?! Случайность это, он первый начал!
— Как ты смог убить бессмертного? — спросил он.
— Не я его пришиб, — спокойно — насколько позволяла ситуация — улыбнулся я, поддерживая лучик вспыхнувшей надежды. — Но ты ни хрена не узнаешь, если я сгорю!
Всадник криво усмехнулся:
— Считаешь, что меня это интересует? Наивный — он хотел меня обескуражить! Из последних сил я коварно улыбнулся. —
— Развязать! — распорядился он. — Доставьте в башню немедленно!
С этими словами железный человек легко взгромоздился на несчастное животное и, не попрощавшись, умчался.
Стражники суетливо кинулись ко мне, залили костер (и меня) холодной водой и, разметав непогасшие хворостины, перерезали мои путы.
— Руки развяжи! — потребовал я у особо старательного конвоира.
Последний посмотрел на веревки с немалым сомнением.
— Тебе что барин приказал?! Развязать! — напомнил я. — Вот и развязывай, чучело!
Все еще сомневаясь, стражник выполнил мой приказ.
