шеи, торчащие из разбитых ботинок. Голова бродяги так и осталась запрокинутой назад, даже когда мимо него проплыла наша баржа.

— Он нас не слышит, — сказал Лесли.

— Ему нет до нас дела.

Лесли вытряхнул табак из трубки на палубу.

— Пугало, — сказал он.

— Бедолага.

— Не хочет работать, — парировал Лесли.

— Да здесь и работы-то никакой не осталось, — ответил я ему в тон.

— Разве что пугать ворон.

— Или мокнуть под дождём.

— Ты не поверишь, — сказал Лесли, — как быстро они привыкают спать под открытым небом.

И мы оба оглянулись, но человек не пошевелился. Он согнулся в пояснице, как перочинный нож. Было такое чувство, что больше он уже не разогнётся.

— Возможно, он сидит так уже мёртвый. Лесли скептически хмыкнул.

— Ты никогда не видел мёртвого бродягу, — сказал он. — Они умирают совсем не так.

— Кто их хоронит?

— Они оказываются в общей могиле для бедняков, — радостно сообщил Лесли. — Но они не умирают на улице. Чтобы умереть, они находят себе крышу над головой.

Ярмарочная музыка теперь стала громче, и мы увидели золотистые латунные столбы каруселей, крутящихся вверх и вниз по спирали.

— Слишком далеко не поедем, — сказал Лесли, — пришвартуемся там. И он показал трубкой: — Видишь, прямо за теми деревьями.

— А вдруг он умирал? — Кто?

— Бродяга.

— Скорее был пьян. Сегодня можно пройтись по ярмарке, Джо… Что скажешь?

— Давай, — сказал я, — это должно быть интересно. Лесли снова оглянулся.

— Ничего себе, — воскликнул он. — Господи, да ты только взгляни на это!

Бродяга зашевелился. Со всё ещё согнутой спиной, в измятых тесных штанах, он двигался в противоположную от нас сторону, и при этом был больше похож на мельницу, чем на человека.

Через несколько минут мы пришвартовались. И тут Элла позвала нас выпить чаю. Ребёнка только что причесали. Его волосы были немного влажными и топорщились, как стебли, у него на макушке.

— Ты хоть раз подумал бы о сыне и взял бы его с собой на ярмарку, — сказала Элла.

— А ты пойдёшь? — у меня много работы. Так что мальчика должен взять ты.

Элла ни разу не взглянула на меня с тех пор, как я спустился в каюту, но я этого не замечал, пока она не заговорила, и всё потому, что до этого я был полностью погружён в мысли о бродяге, пытаясь понять, кого он мне напоминал.

Прямого сходства не было, скорее какая-то связь с кем-то. Что-то едва знакомое. Лишь гораздо позже я смог понять, что это было. Мне был знаком вид бесконтрольно двигающихся конечностей, знакомо чувство потери чего-то настолько важного, что его отсутствие поражает гораздо больше, чем наличие всего остального. Это всерьёз задевает, как будто ты столкнулся лицом к лицу с чем-то нечеловеческим. Таковы мертвецы и калеки, таким был и бродяга. Он шёл в обратном от нас направлении, а между его костлявыми ногами сиял треугольник полуденного света. Его спина согнулась, руки болтались, а голова была похожа на спрятанный под шляпой узел. Глаза его смотрели в никуда, как будто направление теперь не имело значения, как не имели значения канал, время и наша баржа, проплывшая мимо него, пока он сидел на берегу. Значение теперь имело только бессознательное передвижение, в которое он был вовлечён помимо собственной воли. Тогда он очень сильно напомнил мне плывший по воде труп. Ничего, кроме движения конечностей. Эти движения, конечно же, были не такими энергичными, но в сущности никакой разницы не было.

Когда заговорила Элла, я оставил попытки понять, на кого был похож бродяга. Когда я посмотрел на неё, она поднесла чашку к губам, которые осторожно коснулись чая, отталкивая и втягивая его одновременно. Она смотрела прямо перед собой.

— Я останусь на барже, если ты хочешь пойти, — сказал я непринуждённо.

Я знал, что она откажется, но я хотел напомнить ей о своём существовании, если она вдруг о нём забыла, а коснуться её ноги под столом я почему-то не решался. Вдруг совершенно необъяснимым образом между нами выросла стена. Её страсть ко мне явно остыла, и я не мог понять почему.

— У меня нет времени, — сказала она, — лучше иди ты.

— Хорошо, мы пойдём, — с энтузиазмом откликнулся Лесли, и, возможно, понимая, что я этого энтузиазма не разделял, он добавил: — Долго мы там не задержимся. Так, ноги разомнём.

— Ладно, — согласился я. И тут я понял, что так Элла останется на барже одна.

Крутилось кольцо разноцветных фонариков. Какой-то человек говорил в мегафон. Ярко-жёлтые палатки с товаром были похожи на открытые смеющиеся рты. Звуки шарманки как бы создавали потолок над выступами из электрических лампочек. Слева возвышались «американские горки». Лесли шёл первым, расталкивая толпу. Он обернулся, ухмыльнулся мне, не глядя на Джима, и снова принялся продираться сквозь толпу.

Потом, в одной из палаток пенни покатилось с лотка и упало на квадрат, помеченный «4д». Женщина ловко пустила четыре монеты через покрытый клетчатой тканью стол. Лесли подхватил их.

— Всегда в яблочко, — сказал он.

Надо всем этим простиралась тёмно-синяя ночь. Доска, закреплённая над верхней частью палатки, гласила «Эббот Бразерс». Она была испачкана грязью и краской. Слева на меня навалился какой-то человек. От него пахло бриллиантином и табаком. Лесли проиграл. Его последнее пенни упало на линию, разделявшую квадраты с номерами. Он требовал дать ему выигрыш. Круглое лицо женщины с завитыми светлыми волосами, казалось, плыло ко мне через всю палатку. Мужчина рядом с ней, худенький человечек с тонкими чёрными усами, в рубашке с коротким рукавом и в засаленной мягкой чёрной шляпе смотрел на карусели. Это был её муж.

— Пять пенсов, — показывал на стол Лесли. Шёл дождь. Я заметил это несколькими минутами раньше.

— Извините! Вы же видите, что ваше пенни коснулось линии. Монеты не должны касаться линии!

— Идёт дождь, Лес.

— Проклятые разбойники, — пробормотал Лесли. Теперь он увидел, что все его монеты упали неправильно.

— А у меня ещё есть четыре пенса, — сказал Джим.

Напор слева увеличился. «Извините», — послышалось оттуда.

— Идёт дождь, Лес.

Кто-то создавал волнение сзади в толпе. Я наклонился вперёд, прячась под крышей палатки от холодных плевков дождя. Я думал об Элле. Джим выиграл три пенса. Монеты покатились к нему. Дзынь, дзынь, дзынь… Карусели остановились. Люди, подняв воротники, в спешке разбирали свои палатки.

— Идёт дождь, Лес. — Что?

— Дождь, — повторил я, делая для Лесли невероятное открытие.

В этот момент волнение из конца толпы приблизилось ко мне и дотронулось до моего плеча. Я обернулся. Мне улыбалось чёрное лицо с белыми зубами, один из которых был золотым. «Извините, вы случайно не с ним?» И он показал через моё плечо.

— Лесли!

Лесли обернулся.

— Боб! Боб Мабуски! Какого чёрта ты здесь делаешь?

Они пожали друг другу руки у Джима над головой.

— Я уволился. Живу теперь здесь, — сказал Мабуски.

Дождь усиливался.

Кто-то сказал: «Это не надолго».