даю, ничего не получая взамен. Не думаешь ли ты, что я филантроп?

Бальтазар повернулся к нему спиной, снова подошел к молельной скамеечке, стал на колени и продолжил свою молитву, как будто бы странного гостя не было в комнате.

– Друг мой, – раздался вскоре голос из темноты, – выслушай меня, я тебя умоляю…

Бальтазар продолжал молиться.

«Послушай, не дури… Я ведь пошутил… Я обязан передать тебе этот кошелек. Дай руку…»

Не оборачиваясь Бальтазар ответил:

«Положи кошелек на табурет и не надоедай мне больше!»

Странный гость занервничал.

«Ну, хотя бы посмотри на меня. Как могу я удалиться, не оставив тебе деньги. Протяни руку, и я положу в нее кошелек».

Бальтазар не обернулся и притворился, будто ничего не слышит. Странный гость застонал, завопил, стал качаться по полу, не скупился на обещания. Ничего не подействовало. Наконец в доме воцарилась тишина. Джонатан Абсалон Варлет оставил кошелек на табурете и, волоча ноги, удалился. Бальтазар взял свою чересседельную сумку и осторожно сбросил туда кошелек, не прикасаясь к нему руками. Он знал, откуда он здесь. Это были деньги, за которые первосвященники когда-то купили землю горшечника – «землю крови».

Когда Иуда Коган вернулся домой, он позвал Бальтазара и сказал ему:

– Увы, никто из моих приятелей не пожелал дать мне взаймы денег. Наши друзья погибли!

– Нет, – сказал студент, – ибо, пока я молился, посланец принес мне кошелек с монетами общей стоимостью в сто флоринов.

И он рассказал каббалисту о визите Джонатана Абсалона Варлета. Потом он добавил:

– Когда предавший Иисуса выбросил свои тридцать сребреников во храме, первосвященники подобрали их и купили на эти деньги поле горшечника, поле, которое впоследствии было использовано, чтобы хоронить там неевреев. Когда этот горшечник узнал, что ему дали деньги, из-за которых пролилась кровь праведника, он решил от них избавиться и отнес их апостолу Иоанну, зная, что тот принадлежит к числу друзей Иисуса, попросив у него совета. Иоанн велел выбросить монеты в Тивериадское озеро в залог своего отказа от них. И с тех пор, всякий раз, когда кто-то нуждается в этих деньгах, чтобы спасти от несправедливого суда кого- нибудь из своих, их приносит ему дьявол по приказанию Бога.

– Где эти деньги? – спросил Иуда Коган, весьма заинтригованный.

Бальтазар принес ему чересседельную сумку. Каббалист засунул туда руку и достал кошелек, который положил на стол, а потом открыл. Это были золотые флорины (а не серебряные динары), и когда он их посчитал, то смог убедиться, что там их действительно была сотня. Тогда он опустился на колени и сказал:

– Пусть неправедные деньги послужат исправлению неправедного приговора. Пусть деньги еврея, который предал своего учителя, послужат спасению двух христиан, верных иудейской вере! Благослови нас, Всевышний!

Поднявшись, он положил ладони на голову студента, потом приложил их к левому его уху, потом – к правому и передал ему неназываемое Имя. И тогда Бальтазар Кобер опустился на колени, а потом упал ниц на пол.

Таким образом, банкир Авраам Курский получил сто флоринов в уплату за картину Дюрера и тотчас же отправил посланца к ректору Шеделю. Этот посланец отнес письмо такого содержания: «Ваше высокопреосвященство, мне приятно предложить вам в подарок в знак своего восхищения и благодарности полотно Нюрнбергского Мастера, которое называется „Геракл и птицы Стимфала“. Эта восхитительная картина будет передана вам в собственные руки на перекрестке Штейнгейм послезавтра в четверг в три часа, если вы согласитесь прибыть туда в сопровождении моих двух замечательных друзей Франка Мюллера и Якоба Циммерманна, которые сейчас пребывают у вас в гостях и после этого станут моими гостями. Посланец доставит мне ваш ответ. Бесконечно преданный вам, Авраам Курский».

Шедель ответил кратко: «Сегодня ночью. В два часа».

Опасаясь предательского обмана, Иуда Коган нанял полсотни вооруженных людей, которые должны были сопровождать банкира, каббалиста и студента. И действительно, в два часа ночи это маленькое войско, освещенное факелами, увидело, как навстречу им двигается другой вооруженный отряд, сопровождающий ректора. Курский сделал несколько шагов вперед, держа в руке картину, свернутую в трубочку. Шедель подошел к нему в сопровождении эксперта, который внимательно осмотрел картину и подтвердил, что она подлинная. Потом несколько людей засуетились возле какой-то повозки и из темноты вышел Фридрих Каммершульце, поддерживаемый двумя солдатами.

Его истощенное лицо улыбалось, но, казалось, что он воскрес из мертвых. За ним, на носилках, несли Циммерманна – он был недвижим, мертвенно бледный, похожий на покойника.

– Что это? – спросил Курский.

– Я не отвечаю за тюремщиков светского судопроизводства, – холодно ответил ректор.

Потом выхватил рулон из рук банкира, обернулся и исчез в ночи вместе со своими людьми, за которыми на какое-то мгновение как бы потянулся струйный след темноты.

Радость, которую испытал Бальтазар, опять встретив своих друзей, сменилась скорбью, когда он увидел, в каком состоянии отдали им двух заключенных. Пытки и тяжелые испытания привели Циммерманна на край могилы. Шедель привез для обмена не живого человека, а почти труп. Что касается Каммершульце, то крепкое здоровье помогло ему выжить. Однако требовались долгие месяцы для поправки его здоровья. Возвращались они в Бамберг молча под влиянием переживаемых эмоций и страха, так как нельзя было исключить, что ректор вскорости отдаст приказ снова схватить отпущенных на свободу. Поэтому решили спрятать их за несколько миль от города, на большой ферме, где разводили лошадей. Бальтазару поручили присматривать за своими друзьями, и он принял это поручение с большой радостью.