Впрочем, на протяжении истории евреи отлично умели налаживать отношения с политической властью.

Модель «придворного» еврея представляется в этом смысле весьма показательной. И при багдадском дворе эпохи Аббасидов, и в Испании (мусульманской и христианской) некоторые евреи попадали в число придворных, тем самым приобретая решающее влияние среди своих единоверцев. Однако триумф модели «придворного еврея» был связан с возникновением абсолютистского государства, с политикой меркантилизма, которая в XVII и XVIII веках заложила фундамент современного государства. Финансовые нужды государств были тогда настолько велики, что государи часто обращались за помощью к евреям. Самсон Вертхеймер, Ротшильды, Оппенгеймеры в Пруссии, Австрии и Франции стали олицетворениями могущества «придворных евреев», умевших быть незаменимыми. Оказывая финансовую поддержку власти, они играли важную роль в модернизации государства и, в частности, армии. Их близость к придворным кругам меняла и их самих – как в социальном, так и в культурном плане. И все-таки их положение оставалось шатким: например, в результате тайных интриг Йосеф Оппенгеймер, знаменитый прототип фейхтвангеровского еврея Зюсса, был казнен (1737).

Философ Ханна Арендт подчеркивает уникальность отношений между «придворными евреями» и государством, которое опиралось на их богатства. Она полагает, что апогей политического могущества евреев был связан с триумфом абсолютистского государства. По ее мнению, «государство, вовлеченное в новые виды экономической деятельности, было заинтересовано в том, чтобы предоставить евреям определенные привилегии и рассматривать их как особую группу. Государство не могло позволить им ассимилироваться, слившись с остальным населением, которое отказывалось давать ему, государству, кредиты… Национальное государство нуждалось в том, чтобы евреи оставались обособленной группой и не входили в классовую структуру общества, сами же евреи нуждались в сохранении своей идентичности и в выживании именно в качестве группы».

Согласно Арендт, в XX веке торжество империализма поставило под вопрос главенствующую роль государства, которое в этот момент внезапно порвало свою особую связь с евреями. Они, не имевшие своего государства, теперь оказались в положении более чем неустойчивом.

Условия для превращения традиционного антисемитизма в специализированную и налаженную машину уничтожения созрели уже тогда: евреи могли жить обособленной группой, вне общества, до тех пор, пока почти гомогенный государственный аппарат нуждался в них и был заинтересован в том, чтобы их защищать. Упадок государственного аппарата привел к дезинтеграции еврейского общества, которое так долго было с ним связано… Стремительная модернизация общества подорвала прежний политический статус евреев – верных слуг государственной власти, лишенных собственного государства.

Пьер Бирнбаум в связи с этим выдвигает ряд вопросов.

Что произойдет с привилегированными отношениями евреев с государством, когда последнее мало- помалу начнет утрачивать:

свое доминирующее влияние;

свои претензии на контроль – во имя универсального разума – над обществом в целом?

Когда ценности, на которых сейчас базируется государство (общественные институты, общие интересы и т. д.) отступят на второй план перед ценностями, порожденными рынком и свободной конкуренцией?

Когда – под влиянием глобализации – государство частично откажется от контроля над своим общественным пространством?

Когда, наконец, под воздействием быстрого формирования общеевропейского пространства (которое тоже присвоит часть прерогатив государства) оно – не только в идеологической сфере, но и в реальной жизни – лишится своей центральной регулирующей роли, уступив ее гражданскому обществу?

Чем более «скромным» становится государство, чем более оно отступает на задний план, тем в большей мере само общество принимает на себя функции социального регулирования.

Как же должны евреи, которые раньше связывали свою судьбу с судьбой сильного государства, реагировать на такую трансформацию с далеко идущими последствиями?

Как они могут приспособиться к этой новой ситуации, предполагающей ослабление их основного союзника?

Какую стратегию выберут евреи, как они смогут вернуться в общество, став всего лишь незначительным меньшинством среди других меньшинств, «общиной», которая по причине своей слабости рискует быстро оказаться на обочине общественной жизни?

Это не только вопросы ближайшего или отдаленного будущего. Они вырастают уже из нынешней ситуации, новой и трудной, с которой сталкиваются евреи в обществах, подобных французскому, где само государство не перестает подвергать оценке «удельный вес» разных общин.

В наше время, когда государство постепенно сдает свои позиции, евреи все чаще выбирают «приватную» карьеру, в которой богатство индивида значит куда больше, чем формальная связь с государством.

По мнению израильского историка профессора Давида Виталя, в США евреи отнюдь не приблизились к власти, а попросту адаптировались к американской индивидуалистической идеологии и в XXI веке неминуемо должны будут исчезнуть.

Значит ли это, что евреи превратятся в рядовых зрителей исторического действа, на ход которого вне границ своего государства уже никак не смогут влиять, и еврейское государство, Израиль, будет с этих пор единственным и полномочным представителем, единственным «актером» – коллективным субъектом, наделенным качеством историчности?..

Все эти вопросы, в их историко-политической сути, безусловно, возникли отнюдь не сегодня, а были, и не только в теоретическом плане, актуальными (хотя и формулировались иначе в обстоятельствах своего времени) уже в момент создания Государства Израиль.

Но весной 1948 г. вопросы такого рода утрачивали значимость перед иной, совершенно конкретной, неотложной задачей – выжить!

СССР и арабские государства, а вслед за ними левые всего мира громогласно заявляли, что создание Израиля – результат капиталистическо-империалистического заговора. Пол Джонсон утверждает в «Популярной истории евреев», что факты говорят о другом. Пригласим его на нашу кафедру.

Ни американский Госдепартамент, ни британский Форин-Офис не желали еврейского государства.

Американский военный министр Джеймс Форрестол резко осуждал еврейское лобби:

– Никакой группе в нашей стране не следует позволять влиять на нашу политику до такой степени, чтобы это угрожало нашей национальной безопасности.

Заявление Форрестола тем более любопытно, что он являлся главой одного из крупнейших банкирских домов США, так что его позицию можно считать и позицией американского капитала.

Английские и американские нефтяные компании еще сильнее противились новому государству. Выступая от их имени, Макс Торнберг сказал, что Трумэн «покончил с моральным престижем Америки и уничтожил веру арабов в идеалы». Невозможно указать ни на одну мощную экономическую силу в Британии и США, которая содействовала созданию Израиля. В политическом отношении в обеих странах в те годы большинство друзей Израиля находилось «слева».

На самом же деле, если и был заговор с целью создания Израиля, то Советский Союз был его активнейшим участником. С 1944 года «дядюшка Джо» (так Черчилль называл Иосифа Сталина) в течение некоторого времени позволял себе просионистские жесты (разумеется, не внутри СССР). Сталин полагал, что создание Израиля – конечно, социалистического и оказывающегося в орбите влияния Советского Союза – должно ослабить английское влияние на Среднем и Ближнем Востоке. Впрочем, относительно «еврейского социализма» Сталин едва ли питал какие-то иллюзии. В отличие от Пола Джонсона, позволим себе думать, что потенциальная социалистическая ориентация еврейского государства, скорее всего, мало занимала Сталина и рассматривалась им как удобная во внутриполитическом отношении, позволяя сместить акценты с политики антибританской на «пролетарский интернационализм» и при этом не изменять курс набирающего силу в СССР государственного антисемитизма. Англичан Сталин ненавидел не меньше, чем евреев, и здесь ему представилась замечательная возможность столкнуть лбами своих врагов.

Когда палестинские дела обсуждали в ООН (в мае 1947 года), замминистра иностранных дел СССР