переедания.
– Да, Марусь, ты, наверное, в ресторане переела просто. Выпей таблетку, и все, – поддержал Васю папа.
– Я не переела! Мне плохо! – возмутилась мама.
– Конечно, плохо, – отозвался Вася. – Ты съела три салата, два вторых и пирожков штук десять.
– Еще два пирожных, – добавил папа.
– А вам что, жалко? Я была голодная! – чуть не плакала мама.
– Ты просто не смешивай оливье с винегретом и селедкой под шубой, – посоветовал папа. – Симочка, тебе там плохо, да? – нагнулся он к маминому животу и начал шептать в пупок: – Мама вредной еды наелась, а ты теперь мучаешься. Ничего, сейчас я маме дам таблетку, и все пройдет.
– Никто меня не понимает, никто... – пожаловалась мама.
– И не говори, у меня та же фигня, – поддержал ее Вася.
Папа принес маме таблетку и сам съел две, потому что у него тоже тут же началась изжога от излишней впечатлительности.
У мамы во время беременности не было депрессии и скачков настроения. Она сидела на диване, обложившись подушками, ела мороженое и отлично себя чувствовала. Зато папа по вечерам перебирал семейные фотографии и плакал. Он вообще за время маминой беременности стал плаксив и сентиментален. У всех знакомых и коллег спрашивал про детей – как едят, как учатся, как здоровье, отчего все вокруг считали его самым внимательным и чутким на свете. На самом деле в тот момент папу ничего не интересовало, кроме детей.
Однажды он пришел на совещание, где все были в галстуках и говорили о чем-то очень-очень важном. Он сидел рядом с женщиной, которая была самой большой начальницей, слывшей жесткой, циничной и бессердечной. В ее присутствии все просто цепенели.
– Какая неделя? – озабоченным шепотом спросил папа начальницу.
– Восемнадцатая, – ответила тихо начальница, изменившись в лице. – Откуда вы знаете? Никто не знает!
– Я вижу... – проникновенно ответил папа. – Как вы себя чувствуете? Отеки? На УЗИ все в порядке? Может, водички? Или окно открыть? Здесь душновато.
Начальница прямо при всех начала шмыгать носом, забыв про цифры, графики и динамику роста. Она под столом скинула туфли, а папа незаметно подложил ей под спину свой мягкий портфель. Все совещание они сидели и шептались о беременности, предстоящих родах, сложном выборе роддома и педиатра. А их коллеги думали, что они говорят о работе, и после совещания все подходили к папе и осторожно спрашивали – не ждать ли волны увольнений и вообще чего ждать? Папа отшучивался и отмалчивался, из- за чего все остальные заподозрили неладное. А эта начальница до сих пор присылает папе по электронной почте фотографии своего новорожденного сына и советуется с ним по рабочим вопросам, считая, что раз мужчина так разбирается в беременности и так любит детей, то уж в работе ему нет равных.
Еще у папы появилась присказка. Что бы ни случилось, он всегда всем говорит:
– Лишь бы детки были здоровы, – после чего улыбается и смотрит куда-то вдаль. И все считают его самым мудрым на свете.
– Хочу в кино, – сказала мама папе.
– Ты уверена? – осторожно спросил он.
– Да, хочу в кино!
Дело в том, что беременной и только родившей маме нельзя ходить в кино – это всегда плохо заканчивается. Когда она носила Васю, папа повел ее смотреть фильм с Николь Кидман «Мулен Руж». Мама весь фильм прорыдала навзрыд. Когда они вышли из кинотеатра, она подняла к папе страдальческое лицо и сказала:
– У нас с тобой не такая любовь! Я от тебя ухожу!
Папа чуть не сошел с ума, вытаскивая беременную маму из пойманной попутки.
Уже когда мама родила меня, папа решил ее развеять и повел на романтическую комедию «Письма к Джульетте». Весь фильм мама истерично хохотала, а когда вышла из кинотеатра, поинтересовалась:
– И что ты хотел этим сказать?
– Ничего, – опешил папа.
– Ну да, ну да... – проговорила мама. – Значит, ты не веришь в любовь... Ну да, я все поняла...
Папа застонал и опять чуть не сошел с ума.
– Папа, только не урони ее! – закричал Вася, когда папе вручили меня в роддоме.
Я была красная, с опухшими глазами.
Папа вцепился в меня так, будто я могла исчезнуть в любую минуту. За край конверта меня держал Вася.
– Что у нее с глазками? – спросил папа, когда сел в машину.
Один глаз у меня заплыл и не открывался.
– Папа, она красавица, – обиженно сказал Вася, – а глаза у нее вырастут.
Дома Вася взял меня на руки.
– Придерживай ей головку, – сказала мама.
– Хорошо, – согласился Вася и взял меня за голову, отпустив ноги. – А голова у нее тяжелее, чем ноги.
– Правильно, – кивнула мама. – Поэтому нужно следить, чтобы она не упала. Падать она будет головой вниз, а это очень опасно, у нее еще родничок открыт.
– Всем головой вниз падать опасно, – заметил Вася. – Не только младенцам. А что такое родничок?
Мама взяла Васину руку и положила на мою голову.
– Чувствуешь? Пульсирует.
– Чувствую. – Вася держал руку и даже боялся дышать. – Это как сердце, только быстрее стучит.
Одну руку он держал на моей голове, а вторую положил себе на грудь. Мне кажется, в этот момент я его и полюбила. Мы стучали одновременно. А еще Вася очень ласково погладил меня по животику.
Я тогда ничего не понимала, но все чувствовала. Когда меня брал на руки папа, я знала, что он меня немножко боится и не знает, что со мной делать. То есть знает, конечно, но все равно боится.
– Кто придумал эти ползунки? – ругался папа, пытаясь разобраться с застежками. – Почему они на спине застегиваются?
– Это удобно, – отвечала мама, – не надо все снимать. Просто на попе расстегни.
– Здесь слишком много кнопочек. – Папа пытался застегнуть ползунки. Не получалось.
– Это не перед, а зад. – Мама забрала меня. – Видишь, здесь рисунок.
– Там тоже рисунок, – не унимался папа. – Как он запахивается? Направо или налево?
– Не знаю. Я застегиваю и все, – ответила мама.
Когда на руки меня берет мама, я успокаиваюсь – мама ничего никогда не боится и все про меня понимает. И про Васю тоже. А даже если не понимает, то чувствует. Как и что нужно сделать.
Когда я только родилась, мама подолгу сидела над моей кроваткой и внимательно меня рассматривала. Папа тоже.
– Только не нос бабы Хаси, только не нос бабы Хаси, – шептала мама, – больше ни о чем не прошу. Нет, еще одно – только не подбородок тети Шуры. Пожалуйста.
Баба Хася и тетя Шура не смогли выйти замуж, потому что у одной был выдающийся нос, а у другой – мужской волевой подбородок. Эти фамильные черты в комплекте доставались по наследству всем мужчинам по линии папы, а женщинам выпадало что-то одно – или нос, или подбородок. И если мужчины в папином роду женились рано и не испытывали недостатка в избранницах, то женщины все как одна страдали. В неудачном или позднем замужестве были виноваты или баба Хася, или тетя Шура. Их фотографии, кстати, в семейном архиве не сохранились и рассказы о выдающемся носе и подбородке передавались из уст в уста через поколения, так что сравнить, насколько длинным был нос бабы Хаси и насколько мужественным подбородок тети Шуры было невозможно.
Однажды одна из троюродных племянниц папы, Катечка, которой достался нос бабы Хаси, решилась на пластическую операцию. Нос она пожелала не просто укоротить, а сделать курносым. Катечку после операции родственники демонстративно перестали узнавать, как будто она совершила страшное
