вокруг разбросаны осколки стекла, а она босиком и боится наступить на них, порезаться.
Обходя машину, Элизабет взглянула на Джину. Та по-прежнему сидела на переднем сиденье, в ее лице не осталось и намека на мягкость, задушевность, понимание. Наоборот – обостренный, насмешливый профиль, неровная улыбка подернула губы, глаза и не пытались скрыть вызов, злость, нежелание смириться с неудачей.
Джина перехватила взгляд Элизабет, и тут же каждая клеточка на ее лице одновременно сдвинулась, разом меняя общую матрицу, переписывая ее по-новому, и возникла прежняя Джина – нежная, добрая, готовая понять. Метаморфоза была молниеносной, разительной: казалось, что сменились маски, что лицо собрано из множества гибких, порожних ячеек, как у гуттаперчевой куклы, и кто-то извне управляет им, меняя его выражение по собственной прихоти.
Потом округлились губы, вспухли, вытянулись трубочкой, зашевелились будто бы с трудом, будто пытались что-то произнести, но не могли.
– Что? – переспросила Элизабет. Она думала, что Джина пытается что-то ей передать, какой-то секрет, но только ей одной, чтобы Влэд не слышал.
Губы снова зашевелились, вытянулись, снова пытаясь выдавить из себя слова, они двигались с усилием, отчетливо артикулируя каждое слово, медленно разделяя его на слоги. Джинин лобик сморщился от напряжения, казалось, ей очень важно, чтобы Элизабет расслышала ее, поняла. Но звуки так и не выскользнули наружу, так и остались внутри пухлых, ярких губ.
И только когда Элизабет дошла до Влэда, когда тот уже взял ее за руку, в этот момент Джинино лицо вновь преобразилось, исказилось в гримасе, и она подмигнула весело, озорно – так одна подруга намекает другой на только им известную забаву.
– Что? – еще раз переспросила Элизабет.
– Пойдем, ты разве не видишь, она издевается. – Влэд потянул ее за руку. И она послушалось, поддалась, пошла вслед за ним. Она готова была слушаться кого угодно: кто бы потянул, за тем бы она и пошла.
Они отошли уже шагов двадцать, когда их догнал женский настойчивый крик:
– Мы скоро увидимся, Лизи! Непременно увидимся. Ты будешь скучать по мне, детка.
Они молчали. Деревья, подступая к самой обочине, кронами склонялись над дорогой, создавая, казалось, бесконечно глубокую арку. Влэд держал Элизабет за руку – до дома было минут двадцать ходьбы.
– Хорошо, что я успел вовремя, – произнес Влэд и сбоку постарался заглянуть ей в лицо. – Хорошо, что успел, иначе… – Он не договорил, замолчал.
Элизабет не ответила, только кивнула. Она шла и смотрела себе под ноги.
– Если бы они тебя увезли, ты бы уже никогда не вернулась, – добавил Влэд и снова замолчал.
Так они прошли еще несколько минут.
– У них был план, это очевидно, – снова сказал Влэд. Видимо, он размышлял вслух. – И они готовились к нему. Ты заметила, как эта женщина похожа на твою маму?
– Кто, Джина? – не поняла Элизабет.
– Ее зовут Джина? – переспросил Влэд. – Даже имена похожи. И прическа такая же, какую носила Дина, и одежда, и даже духи. Точная копия. Я как ее увидел, еще издалека, подумал, что это Дина воскресла из мертвых. – Он снова помолчал. – Ее специально такую подобрали, одели, постригли.
– Кто? – спросила Элизабет, не поднимая головы.
– Не знаю. Кто-то, кто хорошо знал твою мать.
– Но зачем я им нужна? – задумчиво произнесла Элизабет, а потом сама предположила: – Для секса? – И боковым зрением заметила, как тут же вскинулись, встрепенулись его глаза, как в них сразу появился испуг. А еще пропитанное влагой беспокойство. За кого? За нее, за себя? – Но я ведь лишь девчонка, таких куча повсюду. Везде, в каждом городке есть симпатичные девочки. Почему они выбрали меня? Ты говоришь, они готовились, тратили время, деньги, наверное. И все ради меня. Зачем? – Она подняла голову, искоса взглянула на Влэда.
Он развел руками, он не знал.
– Наверное, это как-то связано с твоей матерью, – наконец сказал он и снова замолчал на минуту. – Поэтому они и выбрали тебя.
– Ты думаешь, они убили маму?
– Не знаю. Знаю только, что тебе надо быть осторожнее. Все это нехорошо. – Он помедлил, а потом пояснил: – Все, что произошло, нехорошо.
– Почему же ты не вызвал полицию? – снова спросила Элизабет, но уже позже, минут через пять.
– Я не мог, – устало проговорил Влэд. – Ты же знаешь, что не мог. – Он посмотрел на нее. Его глаза опять были наполнены виной и одновременно жалостью, мольбой о прощении. И еще чем-то влажным, ощутимым, но одновременно расплывчатым, что постоянно выскальзывало. Элизабет вздохнула.
Он понял ее вздох по-своему:
– Слава богу, что все закончилось. Теперь они уберутся отсюда и, я уверен, больше не приедут. А у нас все постепенно войдет в привычное русло.
Элизабет снова вздохнула, она не хотела привычного русла. Но он опять неправильно понял, потянул за руку, чтобы ее плечо на мгновение коснулось его.
– Знаешь, я так соскучился по тебе за это время! Я не могу без тебя.
Элизабет ничего не ответила, она шла опустив голову, провожая взглядом убегающее полотно асфальта под ногами. Ей и не надо было смотреть в его глаза, она и так знала, что расплывчатость разлилась в них до предела. Просто запрудила их.
«Может быть, я зря не уехала с Джиной? – проскользнула у нее в голове нелепая мысль. – Во всяком случае, там было бы по-другому. Может быть, хуже. А может быть, и лучше, кто знает? Но главное, по- другому».
– Ты придешь сегодня? – спросил он, когда они уже подходили к дому.
– Не знаю, – пожала плечами Элизабет. – Я так устала.
– Да-да, понимаю, – тут же закивал Влэд.
Она не пришла к нему ни в тот день, ни завтра, ни через день. Она вообще почти не выходила из своей комнаты. Эти дни она проспала: то лежала на кровати с открытыми глазами, то проваливалась незаметно в забытье. Наверное, она снова впала в депрессию, как тогда, после смерти мамы – события последних дней снова лишили ее неустойчивого, едва установившегося равновесия.
Только раз в день она спускалась вниз, на кухню, чтобы взять какую-нибудь еду, да и то самую простую – молоко, кукурузные хлопья, хлебный тост, на который ей едва хватало сил намазать ореховое масло. В результате в комнате валялись пустые коробки, банки, грязные тарелки, испачканные вилки. Элизабет смотрела на них сонным, пустым взглядом: «Ну и пусть валяются», – думала она и снова поднимала глаза в потолок.
Влэд несколько раз заходил к ней, стучался предварительно. Голос его звучал мягко и заботливо, а кроме голоса, Элизабет ничего не слышала и не видела, она зарывалась в подушку и молчала в ответ. В конце концов он закрывал дверь, и она, услышав его спускающиеся по лестнице шаги, облегченно выдыхала застоявшийся, высосанный, лишенный кислорода воздух.
Так продолжалось дня три-четыре, точно она не помнила, а потом она почувствовала себя лучше. Просто прошло время, и вот однажды утром Элизабет проснулась, открыла глаза и поняла, что больше не хочет лежать, а наоборот, хочет двигаться, хочет деятельности; она почувствовала, что у нее много сил, что ей надо, просто необходимо принять душ и побыстрее выскочить из этой душной комнаты, из надоевшего дома. Она спрыгнула с кровати, отодвинула жалюзи, раскрыла окна. Ах да, надо еще, конечно, навести порядок в комнате – сколько можно жить в грязи!
Пока под теплым, бодрящим душем она смывала с себя осадок последних неподвижных суток, она все придумала.
Разработала план на дальнейшую жизнь. Ну если не на всю жизнь, то на ближайшие неделю-две.
Во-первых, никакого секса с Влэдом. Отделаться от него она, конечно, не сможет. Более того, он ей нужен хотя бы потому, что рядом должен быть взрослый человек. Но отношения с ним необходимо изменить. Пусть они будут ровными, доброжелательными, скажем, партнерскими, но в них не будет никакого
