держи бокал покрепче. Держи-держи, а то упадет. – Снова смех, снова губы, совсем рядом.

– Зачем? – пробормотала Элизабет, хотя ей уже было почти безразлично.

– А он счетовод, – пошутил мамин голос и снова засмеялся. Хотя мама никогда так не шутила. Мама, неужели она здесь, неужели не умерла? Но она же умерла! Или… – А еще он подглядывает в чужие окна, – снова проговорил голос и снова оборвался коротким смешком. Окна тоже его хобби. – Ну, положи ножку мне на коленку, ах, как тут мягко и нежно и почти нетронуто, ты, Лизи, чувствуешь – мне так приятно тебя ласкать.

– Да, – зачем-то ответили губы, хотя она ничего не чувствовала. Почти ничего.

– Он и в твои окна подглядывал. Твой же дом там, напротив. Мы не знали, просто случайно увидели тебя там. Как тебе, Лизи, тебе не душно, девочка? Давай расстегну платье. Чтобы легче было дышать. Ты, главное, чувствуй меня, Лизи. – Потом долгая пауза. Такая долгая, что Элизабет чуть не потерялась в ней. – Ты выпей еще, тебе будет лучше, – вернулся голос к лицу. Элизабет подняла тяжелые веки, мамины глаза смотрели на нее с любовью, заботой, лаской. Значит, все в порядке, глаза снова можно закрывать. – Приподнимись немного, ты можешь? Я стащу с тебя трусики, Лизи. Так тебе будет удобнее и мне тоже. Вот так, ну, еще немного.

– И что вы там видели, в окне? – снова выговорили губы, несмотря на тяжеловесную несговорчивость, несмотря на то что не хотели ничего выговаривать.

– Да все, – снова легкий, щекочущий смешок. – Все, что ты делала, все мы и видели. Знаешь, нам очень понравилось. Не только мне, но и Бену тоже. Он скоро подойдет, совсем скоро. Ты не против? – Элизабет показалось, что она пожала плечами, какая ей разница. – Знаешь, мы так долго потом занимались любовью и представляли, что ты с нами. Раздвинь ножки пошире, я так давно хотела… – Голос удалился и долго не появлялся. Совершенно непонятно, куда он делся. Главное было – не потеряться, не раствориться в бессознательности, не исчезнуть.

– Ты такая там мокрая, я такого и не видела. Ты просто вся истекаешь. Ты сама чувствуешь? Какая ты мокрая?

– Ага, – кивнула Элизабет, хотя не чувствовала ничего, так, небольшое неудобство, не больше. А еще стало тяжело дышать, что-то сдавливало грудь и каждый раз требовалось усилие, чтобы не только вздохнуть, но и выдохнуть.

– Хочешь попробовать себя? – прошептал голос, который перестал быть только лишь голосом. Он перелился в суть, в субстанцию, в трепещущее, вплетающееся существо.

Элизабет не успела ответить – мягкое, податливое, влажное, очень живое уперлось в губы, она лишь приоткрыла рот, и настойчивая мягкость проползла внутрь вместе с запахом, вкусом – незнакомым, резким. Но даже внутри мягкость не останавливалась, она твердела, раздвигалась, округлялась, продолжая шептать туда, внутрь, в глубину:

– Это и есть ты, ты слышишь, чувствуешь?

Элизабет попыталась ответить, но ее губы шевелились впустую, ничего не вытекало из них, да и не могло.

Потом раздался другой запах – долгий, тягучий, вязкий, он покрывал тяжелым, толстым слоем, будто одеялом.

– На, затянись, – послышалось откуда-то то ли изнутри, то ли снаружи.

– Что-что? – хотела переспросить Элизабет, но не смогла, что-то лезло в рот, на сей раз жесткое, раздвигало губы.

– Вдохни в себя, – попросил голос.

– Зачем? – спросила Элизабет и вдохнула.

Сразу перехватило горло, потом еще глубже, и еще, а потом тут же широкой волной поднялось вверх и накрыло вместе с головой. Она закашлялась, попыталась поймать дыхание, вдохнула еще. Покрывало стало плотнее, но оно не давило, оно оказалось воздушным.

– Запей теперь, – снова в рот полилась жидкость. Элизабет чуть не захлебнулась, но все же отдышалась.

– Ты такая красивая, особенно сейчас, жаль, что ты не видишь себя, – прошептал голос. Почему-то он больше не смеялся, он стал прерывистым.

– Ты тоже, – прошептала Элизабет сквозь покрывало, оно окутывало все плотнее и плотнее.

– Так ты не против, чтобы пришел Бен? – зачем-то спросил прерывистый голос. Зачем? Он ведь же уже спрашивал. И она ответила.

– Бен, она не против. Иди сюда, – позвал в сторону голос. Теперь он казался резче и отрывистей. Но это уже не имело значения.

– Не против или хочет? – почти сразу откликнулся мужской голос, но вдалеке, на расстоянии. Элизабет хотела открыть глаза, посмотреть, кто он, этот самый Бен, но так и не открыла. Не было сил, да и какая разница, в конце концов.

– Так она хочет? – снова со смехом повторил мужчина, но уже ближе. А потом смех прервался.

– Фак, ну и вид у нее, – проговорил он подрагивающим голосом, который как будто сразу высох, оскудел, выпарил из себя смех. До дрожи выпарил. – Фак, как она заводит.

– А я? – зашелся женский голос, почему-то совершенно незнакомый, чужой, с обидой.

– Ну и ты тоже, – легко согласился мужчина. – Какой у нее животик, посмотри, так и хочется положить на него руку.

– Так положи, – сказала женщина.

Пауза.

– Фак, как дрожит под рукой, – мужской голос, смешавшись с хрипом, сломал паузу. – Повезло же этому старому козлу. Как все же красива невинность.

– Ну какая это невинность, мы с тобой видели.

– Да ладно, все же не ты со своими подругами.

– Тебе что-то не нравится?

– Ладно-ладно, мне все нравится. Ты тоже выглядишь классно. Я обожаю тебя, когда ты такая.

– А я тебя, когда ты такой, – женский голос снова приблизился.

– Задери ей повыше юбку, хочу полюбоваться, как там все. – Пауза. – Фак. Какой же все-таки, фак!

– Ты еще не знаешь, какая она мокрая.

– Да вижу, вот что значит юность.

– А какой вкус чудесный…

– Отодвинься, дай попробовать.

Почему-то здесь Элизабет наконец собралась и открыла глаза. Но она ничего не увидела, только две головы, склоненные над ней, припавшие к ней, почти вдавленные в нее. Одна ниже, где-то в ногах, она выпячивалась крупным, стриженым затылком, другая намного ближе, у шеи. И еще почему-то ее грудь была вытащена из платья наружу, во всяком случае, одна, другую Элизабет не видела, ее закрывала пышная женская прическа.

«Что они делают?» – подумала Элизабет. Она ничего не чувствовала, совсем ничего, только рассеянность в голове, будто ее содержимое выплеснулось за пределы черепной коробки и разлетелось в воздухе, рассеялось, перемешалось с ним. И от этого становилось одновременно легко, окрыленно, но и тягостно почему-то тоже. Конечно, люди, склоненные над ней, были ей совершенно незнакомы – чужие, ненужные люди, и непонятно, что они делают, – но разве это имело значение?

– Козел, вот повезло старому козлу, – вновь раздался мужской голос.

– Да уж, совсем не понятно, зачем он тебе. – Женское лицо, возникшее перед глазами, было все перемазано. «Наверное, косметика поползла», – успела догадаться Элизабет перед тем, как закрыть глаза. – Зачем тебе этот старый козел? – повторила женщина. – Знаешь, какие есть ребята, вот хоть Бен, например. А ты со стариком, да еще каким-то плюгавым.

– Мы с ним в теннис играли, – тихо, почти по слогам проговорила Элизабет. А потом добавила: – Он меня учил. Он хорошо играет.

Почему-то ее ответ вызвал волну смеха.

– Девочка, киска, мы тоже играем в теннис, – с трудом проговорила женщина. – Тоже очень неплохо. Одиночные, парные игры, да и вообще, разные. Вот у Бена, например, подача хорошая, – и она захохотала