ремешок с маленькой пряжкой сбоку.
Первая застежка кое-как расстегнулась, а вот пока руки бились над другой, закружилась голова, сбилось, потерялось дыхание. На секунду стало страшно, что дыхание не вернется никогда, что она сейчас задохнется. Тело упало на спасительную опору, с размаху больно ударилось о жесткую поверхность, вздрогнуло, затихло и стало отлеживаться, пытаясь умерить частоту перевозбужденного сердца.
Потом снова появилась уверенность, рука снова поползла к ноге, снова нащупала застежку, – та сопротивлялась, выскальзывала, упиралась, но все же поддалась. Опять отдых, неизвестно сколько времени: тело само знало, что делать, как управлять слабой, постоянно смещающейся головой.
Вот тогда и начали появляться, всплывать слова, которые она слышала, когда пробудилась в прошлый раз. Слова всплывали бессмысленно, несвязно, и прошло время, прежде чем они начали собираться в стопки, складываться, стыковаться один с другим, нащупали разумную цепочку. Сначала смутно забрезжило где-то вдалеке, будто было отделено толстой, густой, едва прозрачной клеенкой, а потом клеенку сразу прорвало, пробило одним острым рассекающим ударом. Первым появилось понятие мысли, а затем, сразу за ним, сама мысль: «Что же они делали со мной?!»
Вслед за мыслью возник страх. Но не тот, животный, бессильный ужас, который сжирал ее при падении в бездну, а сознательный, измеряемый чувствами и умом человеческий страх.
«Кто я? Что со мной произошло? Где я? Почему в этой странной комнате? Что за непонятные устройства вокруг меня?» И снова, опять и опять: «Что они со мной делали?»
Наконец удалось спустить с кровати ноги. Так она и сидела с висящими, не достающими до пола ногами, набиралась сил и только потом, опершись руками, соскользнула вниз.
Она чуть не упала – ватные ноги не держали, они подламывались, пришлось снова ухватиться за край кровати. Неуклюжая, полусогнутая, окостеневшая, она простояла несколько минут: ноги не слушались, она попыталась сдвинуть их, но они не сдвигались, – просто не понимали, чего от них хотят.
«Сколько я пролежала здесь, если ноги атрофировались?» – подумала Дина.
Она попыталась еще раз, потом еще, наконец правая нога сделала какое-то подобие шага, теперь надо было подтащить к ней левую. Не выпрямляясь, не отпуская опоры кровати, Дина сделала еще шаг, покачнулась, все же удержала равновесие. Еще один маленький шажок.
Так она протащила себя вдоль кровати, потом в обратную сторону, уже более уверенно. Потом оставила кровать, сделала шаг – ноги задрожали, подогнулись, но выдержали, не подломились.
«Что же они делали со мной? – снова подумала она. – И где я? Кто я?»
Она только знала, что ее зовут Дина. А еще помнила лицо и голос. И имя человека, которому они принадлежали, – Рассел. Он единственный, кто мог ее защитить.
Когда Дина подошла к двери, она уже почти умела ходить – шатко, нестойко, но она могла преодолевать расстояния. Во всяком случае, до двери. Дверь оказалась незапертой, почему-то Дина была уверена, что дверь будет не заперта: она легко поддалась нажиму, за ней сквозняком и прохладой пахнул в лицо коридор. Длинный и узкий, он уходил за угол, тянулся вдоль бессчетных дверей – Дина толкнула одну, та не сдвинулась – и обрывался у широкой деревянной лестницы. Лестница вела только вниз, значит, Дина находилась на самом верхнем этаже.
Сразу стало очень зябко: легкая, едва держащаяся на плечах ткань не защищала, сквозняк бил по ногам, залетал под рубашку, пронизывал тело. А еще захотелось есть. Это было даже не желание, а настоящий голод – резкий, требовательный, который невозможно унять, успокоить.
«Как они меня кормили? Не могла же я все время жить без еды», – снова подумала Дина.
Она начала спускаться по лестнице вниз, она слышала долетающие оттуда, снизу, острые вкусовые запахи. Значит, внизу была еда.
Спускаться было легко, главное – надежно держаться за перила, чтобы не упасть, не наделать шуму, если оступятся ноги. Это было единственное, что Дина отчетливо поняла, – никто не должен знать, что она спускается. А то они поймают ее, опять привяжут к кровати, опять будут делать то, что уже делали. Зачем там стояла капельница, рядом с кроватью? Дина остановилась, – прямо над ней светила одинокая лампа, освещала лестничный пролет, – инстинктивно разогнула правую руку, пригляделась: весь сгиб руки покрывали маленькие синеватые точки.
От ужаса она чуть не упала, снова ухватилась за перила. Вот почему она ничего не помнит. Вообще ничего.
Она постояла, собралась с силами, стало понятно, что делать дальше. Надо незаметно проскользнуть вниз, разыскать еду, – без еды она потеряет сознание, – а потом найти Рассела. Он сможет помочь ей, только он. План был хороший, правильный, оставалось только его выполнить.
Два пролета Дина преодолела без труда, ноги окрепли, последние несколько ступенек она вообще не опиралась на перила. Дальше, наверное, будет труднее. Снизу раздавались голоса, там находились люди, – может быть, те, которые издевались над ней. А значит, она должна стать бесшумной тенью, бестелесным духом – она не издаст ни шороха, ни скрипа.
На самых носочках, благо она была босиком, едва касаясь пальчиками темноватых, давно не лакированных паркетных досок, Дина скользила по ступенькам. Голоса усиливались, перекрывались взрывами смеха, по общему гулу казалось, что там, на нижнем этаже, бессчетное множество людей; запахи пищи смешивались со многими другими запахами – сигарет, сигар, духов, – они щекотали ноздри, кружили голову.
Людей действительно оказалось много: они стояли, сидели, разговаривали, потягивали что-то из длинных или, наоборот, коротких бокалов, курили; ими было заполнено не только большое фойе рядом с лестницей, но и комнаты – гостиная, столовая. Женщины в длинных вечерних платьях, многие с оголенными руками, плечами. Мужчины в темных строгих костюмах.
Дина пригляделась – она никого не знала, остаться незамеченной было невозможно, надо хотя бы остаться неузнанной. Она сошла вниз, опустила голову, стала огибать группки людей; главное – не привлекать внимания. Но разве она могла не привлечь внимания? Она выглядела чужеродной среди нарядных, праздничных, красивых людей – босиком, в короткой, больничного покроя ночнушке, едва держащейся на ее узких, худеньких плечиках, с осунувшимся лицом, с нестойкой, шальной походкой, она казалась либо блаженной, либо накурившейся, нанюхавшейся, наколотой.
Взгляды останавливались на ней, провожали, расстреливали со спины, в основном мужские взгляды, но и женские тоже – удивленные, заинтересованные. Дина скользила между ними, стараясь избежать их, стряхнуть со спины; главное – дойти до небольшого столика у стены, на нем стояли тарелки с маленькими красивыми бутербродами. Она уже была близко – паштеты на тонко нарезанных ломтиках багета, закрученные трубочками кусочки мяса, почти нетронутый круг креветок с розовыми раздвоенными хвостиками; отдельно лежала деревянная доска, а на ней – пять-шесть сортов сыра.
Дина начала с паштетов: она не успевала различать вкус, она даже не успевала разжевывать мягкие, тающие во рту кусочки. Потом заметно поредел циферблат креветок, – оказалось, что в мясные трубочки было завернуто что-то кисловатое, что именно, она так и не разобрала. Вскоре ее начало подташнивать, пришлось остановиться, сдержать рвотный позыв. А потом она почувствовала прикосновение: кто-то трогал ее за руку, проводил пальцем по внутреннему сгибу руки – именно там, где были мелкие, фиолетовые пятна.
– Откуда взялось такое воздушное создание?
– А? – переспросила Дина, оборачиваясь на голос и на прикосновение.
Перед ней стоял высокий, широкоплечий человек в смокинге: если бы не седеющие волосы, спадающие на ухоженный лоб, можно было бы сказать, что ему лет тридцать пять, не больше.
– Вы здесь живете или случайно забрели? – переспросил он и улыбнулся. Оказалось, что у него открытая, добрая улыбка.
– Сама не знаю, – попыталась проговорить Дина, видимо, у нее получилось.
– Похоже, что забрели, судя по тому, как вы проголодались. Или здесь плохо кормят?
Дина не нашлась, что ответить, пожала плечами.
– Или вас одолело чувство голода после нескольких крепких затяжек? Я всегда говорил, что этот дом хранит множество загадок. Надо же, вот так, неизвестно откуда, появляются молоденькие, заспанные, насквозь прокуренные девочки, – продолжал шутить мужчина. Ему наверняка казалось, что удачно.
И вдруг Дине пришла в голову блестящая мысль.
