Когда Брэнд услышал, что Марион встает с кровати, он чуть-чуть приподнял ресницы. Он не мог вспомнить случая, когда бы испытывал такое удовлетворение и такой душевный покой. Ему не были чужды радости плотских утех, но это другое.

«Я люблю тебя».

Улыбка тронула уголки его рта. Она бы не сказала ему этих слов, если б на самом деле не любила. Она умела слукавить, когда хотела, но в вещах действительно серьезных Марион была прозрачной как стекло.

Дымчатое стекло…

Затуманенное стекло…

Его самодовольная улыбка превратилась в широкую ухмылку. Возможно, он так до конца и не поймет, какие мысли бродят у нее в голове, но все, что кажется непонятным, становится простым, когда они оказываются в постели.

– Ты улыбаешься, Брэнд, или это смертельный оскал? Он открыл глаза. Она стояла над ним со шкатулкой в руках. Одной рукой он схватил ее за ногу и потянул к себе. Она взвизгнула и повалилась на кровать, умудрившись при этом не рассыпать содержимое шкатулки.

– Это важно! – зашипела она, поднимая шкатулку.

– Это тоже.

Брэнд забрал шкатулку и бросил ее на пол, затем приподнялся над Марион.

– Почемуты всегда смотришь на меня таким напряженным взглядом?

– Пытаюсь прочесть твои мысли. Она улыбнулась:

– И?

Он покачал головой:

– Ничего не выходит. Придется тебе выразить их словами.

На мгновение она показалась озадаченной, потом лицо ее смягчилось, и она коснулась ладонью его щеки.

– Я люблю тебя, Брэнд.

Он взирал на нее с забавной серьезностью.

– Докажи это. Читай… мои… мысли. – Он улыбнулся.

Она попыталась встать с кровати, но он пригвоздил ее своим весом и поцеловал с пылкой настойчивостью, от которой у нее захватило дух.

Дыхание их стало учащенным, тела сплелись. Обезумевшие, они вместе устремились навстречу сладостному забвению.

Наконец они смогли поговорить о шкатулке. Они сидели за маленьким столиком перед зашторенным окном.

– Я не знаю, где девочки нашли ее, – сказала Марион, – но это, должно быть, шкатулка Ханны. Не понимаю. Этот хлам совершенно бесполезен. Здесь нет любовных писем.

Брэнд просмотрел письма, особенно те, которые были датированы, и переключил внимание на мелкие вещицы. Марион права, они бесполезны: медная пуговица, пожелтевший от времени носовой платок с монограммой, перочинный нож и ручка.

– Ханна была сорокой, – задумчиво проговорил он. – Она собирала все, что связано с Робертом. – Он взглянул на Марион. – Судя по датам на некоторых записках и квитанциях, мы можем понять, когда началась эта одержимость.

– Одержимость, – тихо повторила Марион. Брэнд пожал плечами:

– Называй это как хочешь. Она была безумно влюблена, вот и все. Смотри. – Он указал на датированную квитанцию за мужскую шляпу. – Она работала у миссис Лав, когда приобрела это. То есть она начала собирать эти вещицы за два года до своего исчезновения.

– Да, но где же письма Роберта к ней?

– Имеется только одно – благодарность за выражение сочувствия. Мои послания портному теплее этого. Другие записки от Роберта адресованы мисс Каттер и камердинеру.

– Должно быть что-то еще.

Брэнд откинулся на стуле и покачал головой:

– Не думаю, что существуют другие письма.

– Тогда почему кто-то вломился в мой дом и пытался украсть их? Неужели они пошли на это ради какого-то хлама?

Он развел руками.

– Не знаю. Марион нахмурилась.

– Да, но у тебя есть какие-то мысли. Он сверкнул улыбкой.

– Это всего лишь размышления, ничего больше. Она вздернула подбородок.

– Я думала, мы занимаемся расследованием вместе.

– Я вспомнил разговор с миссис Лав. Ханна писала письма одному молодому человеку…