Юханнесом. Когда Юханнес осторожно заметил, что у нее достаточно забот со своими детьми и, может быть, не стоило брать в усадьбу еще и чужого, у нее наготове был ответ:
— Мне показалось, что Иакову будет полезно общение с товарищем. Наш сын до сих пор жил в убеждении, что весь Хавннес вместе с людьми и скотом принадлежит ему.
Юханнесу пришлось с ней согласиться. Мальчика звали Карл, он был ровесник Иакова, смышленый, но очень робкий. Ему тоже была нужна учительница.
Так что в каком-то смысле они были квиты. А что касается того вечера в Трондхейме, Юханнес невольно вспоминал его время от времени. Ведь там были и другие люди, не только эта Гудрун. Вот так- то.
Сара Сусанне стояла в спальне перед комодом и с недовольным видом рассматривала в зеркало свою фигуру. После рождения Арнольдуса она не вернулась к прежней форме. Грудь стала словно чужая, талия необъемная.
А теперь все должно было повториться. Она снова была беременна.
После смерти брата Сара Сусанне потеряла желание следить за собой. Перестав кормить ребенка грудью, она продолжала пить сливки и есть бутерброды. Находя в этом какое-то утешение. Жевать, глотать... Она заметила, что старается, чтобы Юханнес не видел ее раздетой. К счастью, дни стали короче, наступило темное время года. Днем она прятала себя и свой живот под толстой одеждой, ночью — под периной.
В сером утреннем свете она услыхала, что маленький Арнольдус проснулся в своей колыбели. Внезапно она почувствовала тошноту. Привычным движением Сара Сусанне склонилась над ведром, и ее вырвало. Постояв так, пока не прошло недомогание, она поняла, что это не от усталости —
Сара Сусанне мечтала, чтобы ее тело наконец принадлежало только ей. Чтобы рядом не было колыбели, пеленок и звуков, требовавших ее внимания. Она была рада, что Юханнес в отъезде и она может побыть одна. Пусть даже ее будет рвать.
Арнольдус заплакал, и она накинула широкий утренний халат, чтобы выйти в коридор и позвать Ханну. Попросить ее согреть молока. Когда Ханна пришла, Сара Сусанне, держа Арнольдуса одной рукой, тяжело опиралась другой о косяк двери.
— Вы так плохо выглядите! Я покормлю ребенка воскликнула Ханна и хотела взять Арнольдуса.
Это было так соблазнительно! Но Сара Сусанне покачала головой и взяла у Ханны бутылочку.
— Позаботься лучше о других детях, — сказала она и хотела закрыть дверь.
— Хозяин велел заботиться и о вас, — озадаченно прошептала Ханна.
— Спасибо, это не нужно. Я покормлю его и лягу.
И она осталась одна с малышом. Желудок был пуст. Она забыла попросить, чтобы ей принесли пару бутербродов. И малинового сока. Ей до смерти захотелось малинового сока, холодного, прямо из погреба. Будто все ее существование, вся жизнь зависели от этого сока. Она положила плачущего Арнольдуса в колыбель и, покачнувшись, вышла в коридор.
— Принесите мне малинового сока! И два бутерброда! Пожалуйста! — крикнула она вниз.
Ханна поднялась с полным подносом. Не говоря ни слова, она унесла вниз Арнольдуса с его бутылочкой.
Сара Сусанне пришла в лавку, чтобы спросить, не сообщил ли Юханнес, когда он вернется домой. Дверь была приоткрыта, чтобы вытягивало табачный дым и запах от плевательницы.
Неожиданно ей послышался в лавке голос Юханнеса, хотя это было невозможно. Она вошла внутрь, и ей все стало ясно. Иаков стоял посреди лавки и передразнивал речь отца, несколько человек растерянно смотрели на него. Увидев ее, они растерялись еще больше. Иаков стоял к ней спиной, он продолжал изображать Юханнеса, не только его голос, но и движения. И у него это получалось! Сначала голос звучал низко, насколько это могло получиться у мальчика, потом становился неуверенным и заканчивался отчаянным фальцетом, он говорил о сельди, которую предстояло солить. Заикание было передано с таким мастерством, что казалось, будто говорит сам Юханнес, а не его семилетний сын.
У Сары Сусанне потемнело в глазах. Она быстро прошла вглубь лавки. Схватила Иакова сзади. Прижала барахтающегося мальчика к себе и вынесла из лавки.
Там, за штабелем ящиков из-под рыбы, она, не глядя, начала его бить ладонью наотмашь. После третьего удара у него из носа брызнула кровь. Она тяжело всхлипнула и опомнилась, ее душила тошнота.
Иаков стоял, сжавшись, и прикрывал руками голову, боясь новых ударов. Неожиданно он стал отбиваться. Схватил Сару Сусанне за волосы, и у него в руке остался клок ее волос. Потом дернул за ворот блузки с такой силой, что брошь расстегнулась и упала на пристань. И наконец, растопырив пальцы, со всей силы впился ногтями ей в лицо. На коже остался кровавый след.
Когда Сара Сусанне отпустила его, чтобы поднять брошь, пока она не провалилась в щель между досками, он побежал по мощенной камнем дороге к усадьбе. Там, наверху, он на мгновение остановился, а потом свернул в поле и скрылся за скалами.
Пошел дождь. Солнце упрямо просачивалось сквозь гонимые ветром облака. Над досками пристани в его лучах сверкал пар. Сучки в досках светились, как маленькие кулачки, пахло смолой и солеными водорослями. С крыши лавки вода стекала в бочку Все словно затаило дыхание. Сара Сусанне оглянулась и увидела что в гавань входит шхуна Юханнеса — 'Олине Кристине'.
Она пошла к дому.
— Ттты не дддолллжна тттак ппосттупать!
Юханнес стоял в мансарде и недоверчиво смотрел на нее. Только теперь, спустя несколько часов после его возвращения, она рассказала ему, что произошло в лавке. Иаков не вернулся к ужину, и Даниель не мог его найти.
Фиолетовые сентябрьские сумерки сменились поздним холодным вечером. Первый раз Юханнес сам начал этот неприятный разговор.
— Он ннне вввиноватт, чччтто яя зззаиккаююсь!
— Конечно, не виноват, но я не могла стерпеть, услышав, как он тебя передразнивает! Никто бы этого не стерпел. И ты тоже! И если я услышу это опять, я буду его бить, пока он не перестанет тебя передразнивать.
— Зззннналлла бы ттты, кккакк мммення пппееерр-редддразззнивали ввв дддеттстввве!
— Кто? Кто тебя передразнивал?
— Вввсссе! И мммамма тттоже. Ооона дддуммала, ээто у ммменя тттакая пппривыччка. Тттакк чччто ннне ннадо ннниккого бббить!
Сара Сусанне бросилась к нему. Крепко прижалась. От него пахло потом и свежим ветром. Ее поразила незнакомая мысль, причинившая ей даже боль. Она любит этого человека! Чувствует его боль, как свою собственную. Понимает его лучше, чем собственных детей.
— Мать тоже била тебя?
— Дддаа, ннно тты нне ддоллжжжнна бббить нннашших ддеттей! — твердо сказал он и отстранил ее от себя. — Мммы ссс ттобббой вввмммессте пппойддем ееего иссккать!
— Нет, я не пойду на холод его искать! Он должен сам прийти домой! Я никогда никого раньше не била. Никогда! А сегодня не удержалась. Он злой! Он должен...
— Сссара Ссссссусссаааннне! — буквально прошипел он. Глаза у него почернели, в углах рта пузырилась пена. Сара Сусанне подумала, что никогда раньше не видела его сердитым. Он заговорил, немного отстранив ее от себя. Это было одно длинное шипение о том, что значит заикаться, что значит стыдиться, что ты не такой, как все, и не можешь этого исправить. Что значит видеть, как люди смеются или смущаются, стоит тебе раскрыть рот. Но со временем он к этому привык и справился с этим. А вот с чем он не может справиться, так это с тем, что она, которую он любит больше всего на свете, ударила их ребенка, потому что не стерпела, как он передразнивает отца. И сделала это потому, что
