— С вашей стороны было непростительной глупостью надеть на себя форму Гражданской обороны и открыто сесть в автобус, идущий из Мюре! Немцы могли принять вас за
— Люди в автобусе побледнели и замолчали, когда мы вошли, — улыбнулась Хельга.
— Они вас не узнали?
— Нет. Мы натянули на головы чулки и нарисовали себе усы. Переоделись за сараем для соли в Мюре, а усы нарисовали при свете карманного фонарика. У нас были рюкзаки, и когда автобус показался, мы его остановили.
— Да! — простонала Йордис. Как они могут бессердечно болтать о пустяках, когда она так мучается?
— На каждой остановке у меня чуть не разрывалось сердце, я боялась, что из-за сугроба вот-вот выйдут немцы, — продолжала рассказывать Хельга.
— И чем же вам это грозило? — поинтересовалась повитуха.
— Не знаю. Наверное, арестом. А что они могли сделать с двумя женщинами в форме Гражданской обороны? — сказала Хельга и пожала руку Йордис, у которой снова начались потуги. Она обратила внимание на то, что сестре давно следовало остричь ногти.
— Это не немцы рассердились, их в тот вечер в автобусе не было, — помолчав, сказала Хельга.
Потуги немного отпустили.
— А кто же? — спросила повитуха.
— Мой Альфред и Элида, наша мама.
— Я их понимаю, — улыбнулась повитуха.
— Йордис, помнишь, как мы тогда смеялись, когда вернулись домой?
— Мы сидели за этим столом и ели холодного палтуса, — простонала Йордис и хотела засмеяться, но снова начались потуги. Теперь ей было уже не до смеха.
— Но то было прошлой зимой. А теперь на этом столе лежишь ты. Так что давай! Кончай с этим делом. Между прочим, это была твоя выдумка с формой Гражданской обороны. Признайся. Это тебе пришло в голову! — сказала Хельга, она тоже как будто тужилась.
— Осталось совсем чуть-чуть, Йордис. Будь паинькой! А что бы вы стали делать, если бы вас забрали немцы? — спросила повитуха, проверяя, насколько уже вышла головка ребенка.
— Ничего. Мы сделали то, что хотели, — сказала Хельга и стиснула руки Йордис.
— Мужчины, особенно немцы, — глупые создания, — сказала повитуха и застонала из-за своей проклятой спины. Йордис тоже застонала.
— Женщины тоже не намного умнее, — сказала Хельга, поглядев сначала на одну, потом на другую.
Немного запоздав, когда потуги ослабели, женщины засмеялись. Они смеялись так громко, что гармошка наверху вдруг замолчала. Потом заиграла снова. Звуки, доносившиеся с кухонного стола, мало походили на смех.
Повитуха подставила руки и приготовилась. Ждала.
Наконец ребенок выскользнул на свет.
Дитя человеческое.
Головкой вперед. Слава Богу, все оказалось легко и просто.
— Девочка! — сказала повитуха.
— С черными волосиками, — сказала Хельга.
Все прошло как надо. Пуповина была обрезана безупречно.
Неожиданно послышался громкий звериный рев. Все испуганно прислушались.
Из гостиной высунулось сонное лицо Эммы из Эврегорда.
— Корова! — сказала она.
Хельга застыла посреди кухни с простыней в руках.
— Боже милостивый! Ее давно следовало подоить!
— Я займусь коровой, на мне как раз подходящая одежда, — сказала Эмма и выбежала за дверь.
— Вот что бывает, когда рожают в неположенное время! — пробормотала повитуха и отдала ребенка Хельге. А сама занялась уже выходившим последом.
Хельга осторожно положила ребенка в бельевую корзину, которая давно стояла наготове, прикрытая старой простыней.
— Интересно, у нее так и останутся эти длинные черные волосики? — спросила она.
— Скоро она, как и все новорожденные, облысеет, — ответила повитуха. — А там, если ей повезет, волосы вырастут опять.
Альфред и мальчики вереницей спустились со второго этажа. Альфред нес гармошку на груди, залихватски растянув мехи. Согнув колени и согнувшись всем телом над бельевой корзиной, он повел мехи на место. Взметнулись звуки вальса.
— Ты до смерти испугаешь ребенка! — воскликнула Хельга.
Но Альфред не обратил на ее слова внимания, по привычке он подергивал уголком рта в такт музыке. При этом он тихонько посмеивался. Мальчики с удивлением, но не враждебно заглянули в корзину.
Эмма вернулась из хлева и процедила молоко в чулане. Она тоже наклонилась над корзиной со странным выражением лица. Ее лицо казалось загорелым, хотя в это время года солнце вообще не появлялось на небе. Эмма со своей лошадью всегда носились как ветер.
— Йордис, ты родила воскресного ребенка! — воскликнула она и провела рукой по глазам.
— Сейчас я приготовлю бутерброды на всех! — сказала Хельга и принялась за дело.
В тот вечер дети, Фред и Агнар, легли спать поздно. Повитуха решила повременить с отъездом домой, пока не полегчает спине. И когда Альфред снова заиграл на гармошке, Эмма осторожно обняла повитуху и галантно повела ее в танце. Сначала немного скованно, но потом обе с достоинством уже вели каждая свою партию.
Рукава на блузе у повитухи были высоко закатаны. Но резиновый фартук она все-таки сняла.
— Мне бы следовало причесаться, — вздохнула она.
— Нашла о чем думать. А от меня пахнет хлевом!
Эмма, как мужчина, носила брюки. Так было практичнее. Блузка в мелкую клетку с кружевами на планке для пуговиц висела навыпуск. С пылающими щеками Эмма кружила повитуху так, что тканые половички спаслись бегством под стол.
Альфред прижался щекой к мехам, его пальцы бегали по клавишам. С довольным выражением лица он шевелил губами в такт переменного темпа медленного вальса.
Йордис лежала на столе в чистой ночной рубашке с большой подушкой под головой и ребенком у груди. Укрытая до половины ватным одеялом в застиранном цветастом пододеяльнике. Полная луна поднялась настолько, что смогла заглянуть в окно кухни. Небо было чистое и звездное, но вечер — темный.
Сестры переглянулись, словно поблагодарили друг друга за совместно проделанную работу.
Хельге стало жарко, хотя на ней было старое летнее платье с открытым воротом. Она высунулась в окно, чтобы глотнуть свежего воздуха, забыв о том, что, соблюдая правила светомаскировки, следует спустить шторы. Окно было разрисовано морозным узором. Дрожащая пелена холода впорхнула в комнату.
— Вы уже придумали, как назовете ребенка? — спросила Эмма, не прерывая танца.
Йордис взглянула на девочку, которая вдруг стала действительностью.
— Ее будут звать Хербьёрг!
— Какое-то языческое имя! — заметила повитуха и продолжала танцевать, насколько ей позволяла спина.
— Это не важно, — сказала Йордис.
