неприязни кассат черпает силу, которая помогает в общении со стихиями. Своеобразная энергетическая подпитка. А вы позволите встречный вопрос, Алекс?

– Разумеется!

«Надеюсь, он не станет выведывать запретные подробности нашего похода», – подумал принц.

Уроки Узкоглазого Друида Тольба не прошли даром: Александр практически никогда не терял концентрации и самообладания. Выболтать семейные и государственные тайны – что может быть отвратительнее?

– Скажите, Алекс… Когда я учился в Саутхэмптоне, мы, естественно, судачили с сокурсниками о многом, в том числе и о королевской семье. Обсуждали и принцев Моро – Эрика, Финнея и Георга. А вот что касается принца Александра – не припомню разговоров о нем. Простите, если мой вопрос покажется бестактным…

– Ничуть, – хладнокровно отозвался Александр. – Если вы хотите узнать, не бастард ли я – то нет, не бастард. Мой отец – ныне здравствующий король Альбиона Теренс Моро, а мать – ныне покойная королева Свенира де Агостини. Я младший ребенок от их брака, и – увы! – королева умерла спустя несколько минут после того, как произвела на свет меня. Жаль, но именно этот факт стал причиной, мягко говоря, прохладного отношения ко мне как в королевском дворце, так и за его пределами – королеву очень любили в Альбионе. Я… вам интересно, Ральф?

– Да-да, продолжайте!

– Признаться, непривычно столь часто произносить слово «я», – усмехнулся Александр. – Вот брат Финней это прям-таки обожает… В общем, я рос эдаким волчонком, предоставленный сам себе. Братьям со мной было неинтересно, они старше и игры у них были свои. А больше играть было не с кем, так уж сложилось, что сверстников в ближайшем окружении не нашлось. Вот я и подружился с книгами… и еще одним удивительным человеком, выходцем с дальнего-дальнего востока. Как это по-вашему? Сейчас вспомню… Мистрале-трамонтане-грекале, поненте-леванте… Леванте! Верно?

– Верно! – Ральф улыбнулся. – У вас завидная память, Алекс!

– Спасибо. Так вот, у этого человека совершенно непроизносимое имя, поэтому у нас его прозвали Тольбом, а еще – Узкоглазым Друидом. Он и поныне служит садовником при дворце, и, честно говоря, когда глядишь на плоды его работы – форменная оторопь берет. Какие деревья он вырастил, какие кусты! А цветы! Такое впечатление, что растения тянутся к нему и черпают его жизненные силы. Помимо библиотеки, я пропадал еще и в саду; там мы с ним постепенно и начали общаться, невзирая на то что он простой садовник, а я принц крови. Собственно, именно общение с Тольбом впервые натолкнуло меня на мысль, что титулы и происхождение – всего лишь условности, жребий рождения. Конечно же, куда приятнее родиться принцем, нежели садовником, не буду спорить, но сам факт рождения в знатной семье еще не делает тебя дельным человеком, не так ли?

Ральф, не переставая улыбаться, кивнул.

– В общем, как-то незаметно Тольб затронул меня философией, совершенно отличной от той, с которой я сталкивался за пределами сада. Разумеется, осознал я это позже, уже повзрослев… Я вдруг увидел, насколько мелочна и отвратительна борьба братьев за будущую корону, как они, распихивая друг друга локтями, сражаются за отцовскую благосклонность…

Александр на некоторое время замолчал.

Штарх глядел на собеседника с неподдельным интересом; наверняка история младшего принца Моро его занимала. Александр это чувствовал и именно поэтому рискнул приоткрыть душу незнакомому, в сущности, человеку.

– Я гляжу, вы не слишком-то жалуете братьев…

– Не слишком, – со вздохом согласился Александр. – Впрочем, как и они меня… Георг еще туда-сюда, а вот старшие… Вот ведь судьба-затейница! На мой взгляд, лучшим наследником трона стал бы именно Георг, но, по иронии судьбы, он моложе Эрика и Финнея, а в Альбионе, Аллемании или Галлии трон чаще всего наследует старший из братьев, вы наверняка это знаете. Однако я слишком уклонился от сути вопроса! Так вот, вы ничего не слышали о принце Александре по той простой причине, что я заявил отцу и братьям, что никоим образом не претендую на трон Альбиона ни при каких обстоятельствах, даже если останусь единственным Моро под небесами, а взамен потребовал покой. Чтобы меня никто не тревожил. Фигурально выражаясь, я заперся в башне и отказался быть нормальным принцем, как это понимают во дворце – дуболомом, усердно учащимся махать шпагой, скакать на коне и примеривать чужую корону. Я не напивался до полусмерти на пирушках и не волочился за дочками заезжих аристократов. Я просто читал книги и познавал мир таким, каким его видит, например, учитель Тольб. Перед отплытием из Альбиона сюда я не встречался с братьями почти год. С Эриком, по-моему, даже больше. Вот… такой я неправильный принц…

– Вы необыкновенный принц, – убежденно сказал Ральф. – Знаете, меня часто гложет крамольная мысль, что многим знатным вельможам голова дана только для того, чтобы носить шляпу – или корону, если угодно – и еще чтоб туда есть. О том, что голова предназначена еще и для того, чтобы думать, многие из них даже не подозревают. Надеюсь, вы не велите выбросить меня за борт за столь невежливые речи!

– Не велю, – фыркнул Александр. – Придумаете тоже… На самом деле мы с вами в данный момент находимся практически на одной ступеньке. Ну и что с того, что я принц? С точки зрения моих братьев, я отверженный. Король Теренс… даже не подозреваю, что он обо мне думает. Да, он послал меня в этот поход и – видит небо! – я совершу все, что в моих силах и даже больше, дабы выполнить его волю. Но стану ли я от этого иным? Вряд ли.

Александр вдруг на несколько секунд умолк, а потом внезапно сменил тему:

– Знаете, Ральф! Беседы с вами – словно глоток свежего воздуха в душной трясине окружающего невежества и самодовольства. Давайте сделаем из них своеобразный ритуал, а? Будем сидеть вечерами тут, на прове, пить вино и беседовать… Мне так не хватало этого там, во дворце, – умных и одновременно задушевных бесед, а учитель Тольб часто бывал занят в саду. К тому же беседы с учителем, который встает и кланяется при твоем появлении, и беседы со сверстником, которого считаешь равным себе, – это разные вещи. Мне сейчас отчаянно хочется жить, Ральф, понимаете? Жить, что-то доказывать себе и остальным, совершать подвиги, сворачивать горы… Черт побери… Только не смейтесь.

– И не подумаю, Алекс. И не подумаю! Знаете, в такие моменты у меня тоже случается душевный подъем. Возникает ощущение, что именно сейчас, в данную минуту, я живу. Не там, на берегу, за бокалом пива или в постели с очередной девицей. Именно здесь! В водах, когда над головой поют паруса, а напротив сидит собеседник, которому можно доверить сокровенное, и он не найдет твои слова смешными или глупыми. Именно это жизнь, а все остальное – лишь тусклое прозябание. И любой человек должен стремиться, чтобы между рождением и смертью было как можно больше моментов, о которых потом можно будет сказать «Я жил!», и как можно меньше всего остального.

Они довольно долго молчали, слушая, как ноют наполненные ветром паруса и шепчут волны. А потом Ральф осторожно предложил:

– Может быть, выпьем еще вина, Алекс? По-моему, это будет очень уместно!

– Согласен! Сейчас! У меня припасена интересная бутылочка, думаю, вы оцените!

Александр вскочил и умчался в камору, к своим вещам. Он никому не позволял рыться в своих вещах.

– Ну и ну, – проворчал оставшийся на прове Ральф Зимородок. – По-моему, я отправил за вином целого принца крови! Расскажи – не поверит никто.

Призванный порыв выдохся незадолго до рассвета, когда Ральф еще крепко спал. Вахтенный не стал тревожить штарха, справедливо решив, что до рассвета обойдется, а там проснется и каморный, и штарх, и господа наниматели, и все как-нибудь образуется. Огонек на пупе соседней сантоны ясно виднелся чуть позади и правее. Да вдобавок ближе к рассвету, когда небо посерело, а леванте начало еще и розоветь, подул легкий ветер, ближе к бакштагу, и обе сантоны вновь обрели вполне приличный ход.

Ральф проснулся вскоре после рассвета и, как это часто бывало после работы на пару с кассатом, ночью у него вызрела мысль, которую стоило додумать и обсудить. Лучше всего с Чапой. Ну и с альбионцами, конечно.