Чили.

— Да, конечно, — рассеянно отозвался Бенедиктов, брезгливо и бережно снимая с хилого плеча яркую мохнатую гусеницу с выразительными глазами. Только они были каннибалами. Поэтому испанцы испугались и не пошли за реку Био-Био. А вам что, нравится Неруда?

— Очень. Особенно ранний. А вы теперь куда?

— В Парагвай.

— К Стресснеру? Вы шутите. Туда даже мне не дали визу.

— Перейти границу несложно.

— Смотрите, Бенедиктов, с парагвайскими тюрьмами не шутят.

— В Асунсьоне есть русская диаспора, а у моей тещи там родня. Не хотите составить компанию?

— Я не люблю диктаторов, — сухо сказал Пит.

— Кто ж их любит, — процедил Бенедиктов сквозь зубы и откланялся, а Пит добрался до самой южной, и последней, вытянутой вдоль океана страны, где почувствовал себя так, будто вернулся в Европу.

Несмотря на бедность и несчастье, что были перемешаны повсюду в испанской Америке в самой немыслимой пропорции с простодушием и радостью, чилийцы показались ему наиболее европеизированными и близкими обитателями огненного континента. Возможно, причиной тому было сильное немецкое влияние и малое количество индейцев, но именно в Чили Пит ощутил, что разумность жизни милей всего его северному сердцу. Ей-богу, чем дальше от экватора и индейских хижин, подумал он, тем больше на земле порядка.

Перед отъездом в испанскую Америку Юхан Ван Суп, которому Питер позвонил из Сайгона, посоветовал сыну разыскать в Сантьяго своего школьного друга главу миссии ордена иезуитов Рене Гекеманса. Пожилой аббат принял Питера в резиденции на склоне холма Святого Кристобаля. Он был очень радушен, расспрашивал соотечественника о его андских похождениях, журил за дружбу с Бенедиктовым, в котором без труда распознал обычного шпиона, и охотно рассказывал об их общих с папой Юханом проделках. Питеру странно было думать, что этот любезный и добродушный человек принадлежит к мрачному ордену с дурной славой, основанному злейшими врагами Фландрии испанцами. Рене держался с Питером просто, и все же от натренированного взгляда путешественника не ускользало, что даже в те минуты, когда Гекеманс пускался в далекие воспоминания, лицо у него оставалось озабоченным. Юная монашка с боттичелливым лицом прислуживала за столом и с любопытством и доверчивостью смотрела на гостя, даже не догадываясь, сколь пронзителен может быть ее простодушный и трогательный взгляд, и красота и свежесть молодой невесты Христа наводили на мысль о тонких эстетических чувствах аббата и его бескорыстной слабости к женскому полу.

— Мерсед — англичанка, — произнес Гекеманс, точно это могло что-то объяснить.

Большой незнакомый город, расчерченный на прямые линии улиц и проспектов, похожий на гигантский узор, лежал перед ним. Над домами возвышались главы церквей и самой большой из них — Святого Франциска. Питер видел парки, скалистую гору с испанской крепостью, мосты через кофейную реку, которая разделяла город на две половины; окруженное более массивными домами, в центре города терялось мрачное здание президентского дворца. Неслышно открылась дверь, вошел большеголовый, горбатый секретарь, мельком взглянул на Питера умными глазами и что-то тихо сказал аббату.

— Еще одна смерть, — пробормотал Гекеманс, и лицо у него стало постным и тоскливым, как у любительницы абсента с картины Пикассо. — А перед этим за одну неделю взрыв поезда, угон самолета на Кубу и нападение на банк. Я два года назад говорил вам, Хайме, что в стране, где приходит к власти масон, проливается много крови.

— Суховича убили революционные левые. Альенде не имеет к ним никакого отношения. И никогда он не скрывал принадлежности к масонам, потому что хотел подчинить их интересам народа, — возразил горбун, сжав тонкие, бескровные губы и даже как будто распрямившись, и Питер подумал о том преимуществе, которое дает сильному человеку его увечье.

— Не повторяйте ерунды. История знает массу случаев, когда масоны подчиняли себе интересы других людей, и ни одного, чтобы они кому-нибудь подчинялись. К сожалению, вы выбрали не очень удачное время для путешествия в эту страну, юноша, — сказал он, протягивая фламандцу широкую крестьянскую руку для поцелуя. — Желаю вам благополучного возвращения, и чем скорее вы это сделаете, тем лучше. Кланяйтесь нашей тихой Фландрии, да минуют ее напасти и хранит Господь.

Печальный горбун молча проводил Питера до калитки, и путешественник спустился в расположенный в котловине город. Было около одиннадцати вечера, но улицы оказались полны народа. Люди все прибывали и прибывали, их были десятки тысяч, по улицам неслись переполненные, как в часы пик, автобусы, грузовики, такси, мотоциклы, толпа влекла Питера к центру города. Размахивая красно-бело- синими флагами с одинокой звездой, люди шли большими группами, скандировали лозунги, пели и собирались на площади перед зданием с балконом. Толпа прижала фламандца к самой стене, она качалась, кричала, выбрасывала вверх сжатые кулаки, а потом люди принялись скакать на одном месте, хором скандируя:

— Тот, кто не прыгает, мумия! Тот, кто не прыгает, мумия!

На освещенный балкон вышел плотный человек среднего роста, в очках, с топорщившимися, как у кота, усами, и толпа отозвалась еще более громкими воплями, от которых, казалось, вылетят стекла в домах.

«И если они умолкнут, — подумал Питер, — то будут продолжать кричать камни».

Человек поднял руку и заговорил. Питер плохо понимал его речь, но с первой минуты она заворожила его. Он чувствовал, что говоривший с балкона обращался не к безликой колышащейся массе, но к каждому, кто стоял на этой заполненной от края до края площади. В громадной ночной толпе оратор видел мужчин, женщин, редких стариков и детей. Он различал в темноте их лица и не возвышался над ними, не был отстранен и отгорожен, но понимал боли и нужды всех, знал их нищету, болезни, бездомность, голод и ранние смерти, делавшие эту страну очень молодой. Он все это видел и пропустил через сердце, обещая взять на себя их бремя, его облегчить и утешить всех, кто несет жизненный крест. Он понимал и Питера с его неустроенной мятущейся душой и неясной тоской и обещал ему такое же утешение.

«Какая кровь? — думал чужестранец. — Что может быть нелепее, чем подозревать этого остроносого, милосердного доктора в желании убивать?»

Было два часа ночи, когда Альенде закончил говорить и скрылся за балконной дверью, но народ не расходился, и Питер вдруг почувствовал, что не хочет уезжать. «Раздай свое имение и следуй за мной». Кареглазая девушка с пухлыми губами, проходя по улице, легонько шлепнула Питера по плечу, и лицо у нее было такое счастливое и нежное, что Питер ощутил под сердцем тоску.

— Ты откуда?

— Из Бельгии.

— Это где? — Она наморщила лоб, и он с грустью вспомнил монашку, которая прислуживала за столом у Гекеманса, и поймал себя на мысли, что ничего подобного в Европе не увидит и если сейчас уедет отсюда, то пожалеет о бегстве, как жалел папа Юхан о том, что кончилась его Африка и в жизни не осталось ничего, кроме старого дома, счета в банке «Generalе» и темного пива.

Наутро Питер сдал билет на самолет, а потом отправился к Рене попросить его помочь с продлением визы. У аббата болела печень, он был не по-иезуитски сух и нелюбезен, но Питера уже было не остановить.

Чтобы лучше выучить испанский язык, на котором он мог изъясняться, но знал бессистемно, фламандец принялся искать себе учителя. Знакомый журналист порекомендовал ему танцовщицу из студенческого театра, дававшую частные уроки иностранцам.

— Дорого берет, зато учит быстро и наверняка.

— Хорошенькая? — обрадовался Питер, которому было совершенно все равно, будет ли его учить