хороший человек видит то, что полезно другим; то, что дают ему асуры. Добрый человек, напившись сомы, начинает еще сильнее любить все окружающее — и людей, и животных, и растения, и своих близких. Он даже может расцеловать собственного ездового быка или старых друзей, объясняться им в любви и плакать от умиления.

Слабый человек, напившись сомы, станет оплакивать умерших двадцать лет назад, скорбеть о плохом устройстве мира и о собственном своем несовершенстве. Как будто даже боги совершенны!

Плохой человек будет видеть демонов нижнего мира, дэвов и всяких чудовищ. Кто-то будет гоняться за ним, невыразимо ужасный. В приступе росомашьей злобы будет он бросаться на людей, приставать к ним, истолковывать каждое слово, как обиду и как оскорбление. Накинется и на что-то невидимое, будет спорить с собеседником, которого не заметят другие, и с ним тоже ухитриться повоевать. Потому лучше не брать плохих людей на это священное камлание.

Ага! Вот Сопа стал проверять качество сомы. Вообще-то, качество сомы можно определить уже по запаху: если от запаха тошнит — значит, сома получилась хорошая. Можно определять и по вкусу. Если ты взял на язык капельку сомы и твой язык обожгло — значит, напиток хороший. А еще к готовой соме подносят огонь. Если огонь сходит на сому, значит, он готов ее пить вместе с людьми, и такой напиток лучше всего.

Сегодня случай серьезный, и Сопа наливает Великому огню большую бронзовую чашу. Одиннадцать пар глаз следили, как старик поднес огонь к чаше, как вспыхнула сома сине-зеленым, особенным пламенем.

— Гори зеленым огнем! — возгласил Сопа старинное священное заклинание. И все хором подхватывают:

— Гори все зеленым огнем! Гори!

Йима и Маза давно приготовили чаши: двенадцать бронзовых чаш, украшенных свастиками и солнечными знаками, стали разливать в них сому. Хорошая сома — от одного вида мутной жидкости с сизыми разводами сивушных масел тошнит даже привычного человека. Чем страшнее на вид и на вкус — тем лучше священное безумие!

Надо обойти всех, кому налито, надо стучать чашу об чашу, чтобы бронза звенела. Чистый, благородный звон бронзы распугивает злых духов и привлекает богов, чтобы они пили с людьми. Для этих богов оставляют еще одну чашу. Надо стукнуть чашей даже об чашу злого Рашту. Рашту ведь тоже арий, из старинного рода тех, кто пришел сюда два тысячелетия назад.

— Ты меня уважаешь?

— Уважаю!

И — чашу об чашу, чтобы звон разносился далеко. Последний, двенадцатый удар, и…

— Помоги мне, Асура!

И в рот, скорее проглотить, скорее! Бывает, новичков тут же начинает рвать… Тем самым боги показывают, что эти люди неугодны для обряда; им никогда уже не стать жрецами. Сому можно запить молоком, и насколько же приятней молоко! Йима и Маза разливают. Надо пить и еще, и еще, пока все не упадут прямо на землю. Только тогда священное безумие поможет увидеть то, что скрыто от других людей.

Сраоша не помнил, когда он свалился и где. Вроде была и третья чаша, особенно угодная богам. Пия третью чашу, полагается поминать Великую Матерь, — для этого есть специальные слова, тайна жрецов, неведомая профанам. Кажется, Сраоша с Мазой и Свохой громко кричали друг другу эти слова, а потом обнялись и заснули. Кажется, Рашту пытался бить Йиму, но промахнулся и сам ударился головой о камни оградки: боги покарали злого человека, на которого неправильно действует сома. Все это, впрочем, Сраоша помнил не очень четко — сома уже кружила голову, швыряла ставшее неуклюжим, неуправляемым тело. Вот в чем он был совершенно уверен — это в том, что Рашту не кричал слов священной матерщины, плотно сжал рот, не желая почтить богинь и женщин своего племени.

Как всегда во время камлания с сомой, реальнее всего стало не то, что есть на самом деле, а собственные ощущения. Дико кружилась голова, земля словно плясала под Сраошей, как будто бежала куда-то, а во рту невероятно пересохло. Как и всегда после приема сомы, сон был неровный, тяжелый, все время что-нибудь мерещилось; Сраоша потом не все мог вспомнить.

Вот что запомнил Сраоша, и запомнил очень хорошо, так это курган — священную каменную ограду. Он видел странно одетых людей, которые идут по этой ограде, и понял, что произойдет это через много веков. Что-то даже подсказало Сраоше, что его отделяет от этих людей такая же бездна времени, как и от ариев, первыми пришедших на берега Кема. Одни из виденных Сраошей людей были привычного облика, другие выглядели скорее как жители далеких стран на востоке с их плоскими круглыми лицами, маленькими узкими глазами.

Сраоша почему-то чувствовал, что как-то связан с одним из них — со смуглым человеком средних лет. Сраоше понравилось его умное, решительное лицо, а потом вдруг истина открылась Сраоше — он видит своих собственных потомков! Люди, для которых он был древним предком, искали и не могли найти места погребения Джамаспы… и Сраоше почему-то казалось, что они ищут и его собственное место погребения. Сраоше совсем это не понравилось, потому что еще он увидел стеклянную витрину и скелет Рашту, выставленный в этой витрине. Не любил, не уважал Сраоша Рашту, но ему стало совсем неприятно, что его современник выставлен вот так, на обозрение, очень далеко от мест, где он родился и жил.

Вокруг стеклянной витрины ходили другие странно одетые люди; с какими-то стеклами, закрывавшими глаза, соединенными палочкой на носу, с круглыми штуками на правой руке, где обычно бывают браслеты. Все они смотрели на скелет Рашту — может быть, и оказывали ему этим почтение, но как-то это было непонятно.

И еще он увидел трех людей, живущих примерно в то же время. И один из них сделал что-то странное, от чего загремело вокруг, как гром во время грозы, а третий человек свалился в яму и скорчился в ней, прижимая руки к животу. Все это тоже имело отношение к поискам погребения Джамаспы и оттого особенно сильно не понравилось Сраоше. Возникали и еще какие-то неопределенные, невнятные видения, но Сраоша уже не мог сказать наверняка — священные видения это все или просто бред.

А утром наступила расплата, какая всегда бывает за прозревание будущего. Боги всегда требуют расплаты за откровения, и неважно, открывались пути в верхний мир или в нижний, асуры или дэвы являлись по этим путям. Главное, что пути были открыты, и назавтра человек будет жестоко болеть. Никому не дано так сразу взять да и получить доступ в иной мир!

Почти так же плохо бывает и тем, кто курит сушеный коровий навоз — священное вещество, дающее огромную силу для прозревания будущего.

Сраошу невероятно тошнило, и хотя он знал — во время камлания есть нельзя, какие-то желтые, горькие комки с омерзительным привкусом вылетали из его рта, пятнали землю (тоже жертва своего рода). Одежда испачкана рвотой, мочой и калом. Голова трещит невероятно. Во рту скопилась кислота, даже рвет челюсти, заставляет словно бы зевать. Так, прямо в одежде, и погрузиться бы в воды речки, очиститься в ее благодающих водах. Но рано, рано! Рыдает Рашту, ясно видевший, как его скелет достают из земли, разделяют на отдельные кости, вертят их в руках, а потом скрепляют эти кости проволочками и кладут под стекло.

Стонут, схватившись за головы, Йима и Спэнта. Они не только страдают от боли, они видели, как их потомки будут истреблять друг друга, как будут ограблены курганы — в том числе этот, в оградке которого они все сидят; курган, еще не обретший хозяина.

Маза рассказывает, как полезут в грабительскую дудку воры и похитят многое, положенное с Джамаспой. А что они сделают с Йимой?! Они возьмут даже и кости скелета, разрушат все, что только смогут, если найдут. И то же самое сделают они с Джамаспой…

— Не сделают, — утешает Сопа, мудрая старая собака, — Джамаспы они не найдут.

Все должны рассказать Сопе и друг другу, что видели — только потом можно будет погрузиться в ледяные воды речки.

— Скоро будут мои слуги с телегой и отвезут нас к реке, — утешает собравшихся Сопа. И все не могут удержаться от слез, от возгласов благодарности к мудрому, заботливому старику. Как хорошо! Их, смертельно измученных камланием, отвезут на скрипучей телеге; не надо будет влачить еле идущие, не обретшие нормальной человеческой силы тела, все усилия сведутся к тому, чтобы плюхнуться на эту