— Молодой человек! Молодой человек!

Володя обернулся.

— Молодой человек! Вы правда муки привезете?!

— Привезем. Если не завтра, то послезавтра.

Тетка сглотнула слюну. «Да она же голодная!» — неприятно поразило вдруг Володю. Сразу-то он не сообразил, а то-то здесь столько разговоров о муке! Надо было сбегать на курган, отдать ей хоть сухарей…

Но он стоял уже перед калиткой на чисто выметенном пятачке, и на него лаял — не хрипел, показывая зубы, а всерьез лаял мохнатый крепкий пес на цепи.

— Здравствуйте! Вы из экспедиции?

От одного из сараев шла хозяйка. Шла босиком по утоптанной, удобной для ходьбы земле двора, в цветастом свободном платье, звеня украшениями на запястьях и на шее. Красивая женщина средних лет с типичной внешностью хакаски: монголоидное лицо и яркие светло-коричневые глаза почти без третьего века, мало отличимые от глаз европейца.

— Здравствуйте… Неужели сразу видно, что я из экспедиции?

— Конечно, видно. Что я, экспедишников не видела?! И машина у вас характерная. А если вы будете картошки просить, то у нас много нет…

— Много нам и не надо, нам бы ведер пять… больше на супчики.

— Пять ведер дам. Обратно поедете, заезжайте.

— А говорят, здесь картошка не родится…

— Возле поселка — конечно, не родится. Какой дурак разводит огород там, где надо баранов пасти? Тут же земля какая? Почти нет гумуса. А к июлю и влаги совсем нет, земля на огороде в пыль превращается. Конечно, нет тут никакой картошки!

— У вас же есть.

— У меня есть, потому что я в тайге сажаю. Вот, десять километров, и можно хоть сады разводить, хоть огороды. А здесь, в долине, нужно разводить овец и лошадей.

— Что же другие тут картошку сажают? И лошадей не разводят?

— А потому, что они нездешние… Про освоение целины слыхали?

— Слыхал.

— Вот ее тут и осваивали. Сколько лет формировалась почва в долинах, знаете? Мне в Абакане один ученый говорил — десять тысяч лет формировалась. Как ледник на север отступил, так и начала почва нарастать. Когда целину осваивали, привезли сюда население… Людей привезли со всей страны. Многие так вообще в деревне никогда не жили, сельским хозяйством не занимались, а кто и занимался — в других краях… Да вы заходите, заходите! Меня Людмилой зовут, а вас?

— Меня Владимиром.

Володя присел на лавочке, выкрашенной в синий цвет. Людмила села рядышком, красиво подвернув под себя ногу. Володя еще раз подивился, до чего идут ей эти серебряные украшения — и браслеты на руках, и гривна на шее. Шел ей и легкий запах духов, и аромат крепкого женского тела, словно прогретого солнцем. Давно он не говорил с женщиной, примерной ровесницей. Вот так, свободно и легко.

— Значит, Володя… А по батюшке? Вы же ученый.

— Давайте попросту — Володей. Расскажите лучше, как тут целину осваивали, — немного слукавил Володя.

— Ну как… Завезли случайных людей, распахали эти несколько сантиметров. Раньше ветры унести почвенный слой не могли, потому что корни трав мешали. А теперь как раз в мае, когда ветра сильные, почва и обнажена. Вот и унесло почву.

Людмила искоса, не без иронии поглядывала на Володю, может, считала его разговор таким способом знакомиться? Не может быть, чтобы ученый человек не знал таких простых вещей… Но Володя и правда не знал!

— Неужели сразу всю и унесло?

— Не сразу и не всю… Три года подряд в зерне тут по уши ходили. Не хватало машин, чтобы вывезти, на станциях зерно кучами лежало — не хватало мешков. И лежало до зимы — вагонов не было. А за три года все и унесло, что копилось десять тысяч лет. На четвертый год урожая почти не было, на пятый — не было совсем. Стали тут опять баранов пасти…

— Ага. И кормить комбикормами из Красноярска, — блеснул эрудицией Володя.

— Ну, если вы и это уже знаете, то вы, считайте, знаете все! И нечего деревенскую бабу мучить!

— Вовсе я не все знаю. Ну, согласен — подставили людей. Совсем для другого они ехали, и поступили с ними плохо. Все это я признаю. Но почему они, эти люди, не могут понять, что картошку нельзя сажать в долинах, у самого поселка? Или почему не проведут канаву для орошения? Вон же, ручеек под боком!

— Не понимаете? Странно… Раньше ведь тут все привозное было, и все начальство давало. Нет корма для баранов? Привезут из-под Красноярска. Не родит земля? Поставим установку для искусственного полива. Не умеешь сам чесать и мыть шерсть? И не надо! Вот тебе пункт, сдавай шерсть с чистой совестью! Самому думать ни о чем не надо, благодать. А вот как все это кончилось — и взвыл народ. Беспомощные они тут. Или переселятся постепенно в другие места, или погибнут. Тут же и впрямь делать стало совсем нечего: зарплаты не платят, купить ничего нельзя, образование детям дать негде… Тоска!

— Делать тут ничего нельзя… Но ведь жили же тут люди! И делали что-то, и жили не так уж плохо…

— Жили, да не тут, делали, да не так. Делать здесь много чего можно, если, конечно, умеючи. Там, где вы копать будете, до сих пор из земли столбы торчат, не заметили?

— Заметил… только копать мы не будем.

— Как не будете? Вы же приехали — и сразу на курганы!

— Долгий разговор, Люда, но у нас совсем другие цели. Копать мы будем очень мало.

— А какие цели, если не секрет?

— Нет, не секрет, но вы сначала мне про эти столбы расскажите! А то очень уж загадочно…

— Да что загадочного-то? Дед мой там жил.

— Дед?!

— А что вы так изумляетесь? Был он человек обеспеченный, свой табун лошадей имел, овец своих он сосчитать сам не мог, но папа думает, у деда было овец тысяч двадцать.

— Так он, получается, у вас хан?

— Скорее это как у вас кулак… Богатый мужик с умом, с энергией. Еще его дед владел большим стадом, а уж мой дедушка развернулся! У него и киштымы были… кто это, знаете?

— Это вроде бы данники? Или батраки?

— В случае с дедом — батраки. У деда заимка была тут, в горах, где можно сеять пшеницу, огороды разводить. А на ключе Камызе дед построил себе дом… Настоящий русский дом, все честь по чести, даже часы с боем завел и половики на пол положил, но выстроил свой дом в степи, где ему жить было всегда лучше. Он земледелием тоже занимался, но лошадьми и овцами куда больше. Большой построил дом, и кормились около него десятки людей. Дед широкий был человек, добрый. Как все кончилось, тоже рассказать?

— Думаю, что угадаю. Коллективизация?

— Конечно. Сгинул дед, и все его старшие сгинули, остался мой отец. Его ссылать не стали, ему два годика было, и один из дедовских киштымов его у себя воспитал. А дом, понятное дело, разрушился.

— Сперва его, конечно же, разграбили…

— Конечно же. А потом забросили просто — ну кому он нужен, этот дом, если не в деревне? Камыза тогда еще не было, дом и ветшал постепенно. А в войну стали разбирать его на топливо, чтобы далеко не ходить…

— Камыз мог вырасти вокруг дома вашего деда… и вообще поближе к воде. Вы не знаете, почему деревню так странно поставили, в стороне от родника?

— Как не знать… К дому деда он никакого отношения не имеет. Камыз от родника не зависел — сюда каждый день воду привозили. На тракторе везли такую огромную бочку, а в ней воды на все хозяйства… Вот