порядок затекшие мышцы. — Только не ври.

— Лишение титула, прав состояния и изгнание из Бельверуса, если не вообще из Немедии, — сообщил Тариэль.

— Ого, — протянул Конан. — И все это из-за вчерашней и нынешней драк? Не слишком ли сурово?

— Не слишком, если учесть, что вчерашняя была десятой по счету, и это учитывая только те, в которых пострадали равные мне по положению. Меня предупреждали, что мне не следует больше ни во что ввязываться, но меня словно демоны на это толкают. Хотя дело, конечно, не в демонах. В Бельверусе у меня полно недоброжелателей, они сознательно создают такие ситуации, когда сдержаться просто невозможно. Вчера брат Эйвона принялся цепляться ко мне, я вышел из себя и ответил… а сегодня ты сам свидетель, как все было.

— Ты, что же, не можешь не драться? — спросил Конан.

— А ты можешь? — усмехнулся Тариэль. — Что ты делаешь в ответ на оскорбления, хотел бы я знать? Утираешься и уходишь, как ни в чем не бывало?

Возразить на это было совершенно нечего. Конан со злостью пнул ногой наглухо запертую железную дверь камеры, в душе думая, что по милости Тариэля теряет массу времени, так необходимого на поиски Райбера и Аттайи.

— Они тут долго нас собираются держать?

— Откуда я знаю, — пожал плечами Тариэль. — Может быть, до следующего утра, пока судья не возьмется разбирать мое дело.

Конан разразился длительной витиеватой тирадой, состоящей из самых изощренных ругательств.

— Ты понимаешь, что я не могу позволить себе задерживаться в этой распроклятой дыре так надолго? — обрушился он на Тариэля.

— А что я могу сделать? — резонно возразил тот. — Дверь высадить? Это вряд ли, она слишком прочная. Стены по кирпичику разобрать? Тоже не выход. Так что лучше сядь и успокойся. Остается только ждать. Заодно, поскольку у нас времени теперь сколько угодно, можешь рассказать мне, зачем тебе все- таки понадобился Аттайя и почему ты его разыскиваешь.

Конан решил, что идея Тариэля вполне разумна, и поведал ему об Ирьоле и Райбере. Тот слушал молча и с все возрастающим интересом, ни разу не перебив повествование киммерийца, потом сказал:

— Просто невероятно.

— Что именно?

— То, что невидимый человек может желать стать таким, как все остальные, — ответил Тариэль. — Этого я не могу понять. Твой Райбер не понимает своего счастья. Я бы хотел оказаться на его месте, хотя бы ненадолго.

— Ненадолго, пожалуй, я бы тоже не отказался, — сказал Конан. — Но его это тяготит. В конце концов, его право решать, каким он хочет жить дальше. А я обещал Ирьоле помочь ее сыну, и должен исполнить клятву, данную умирающей. Вместо этого я умудрился упустить и потерять мальчишку. Что вовсе не делает мне чести. Как-никак, я же за него отвечаю.

— Ты терпеть не можешь за кого-то отвечать, — заметил Тариэль. — Вот он й сбежал. Человеку, даже такому юному, вовсе не приятно все время сознавать, что с ним имеют дело только из чувства долга.

— А чего еще он мог от меня ждать, скажи на милость? Что я его объявлю своим сыном? Ну, знаешь ли, я такой, какой есть, и вовсе не намерен меняться ради кого бы то ни было, — проворчал варвар.

— Послушай, Конан, ты кого-нибудь хоть раз любил в своей жизни? — спросил Тариэль. — Я имею в виду, так, чтобы не бояться пожертвовать ради этого человека всем… в том числе и своим гонором?

— Я не такой дурак, — возразил тот. — О какой любви ты тут толкуешь? Мне кажется, именно так тебя любит Дара. До того, чтобы растить твоего сына, прижитого неизвестно от кого.

И не заметно, что ты способен оценить ее жертву.

— Не говори о том, что тебя совершенно не касается, — угрожающе прорычал Тариэль. — Ты мне не судья.

— И ты мне тоже, — с удовольствием заявил Конан, удовлетворенный тем, что удалось чувствительно задеть Тариэля. — Мои отношения с другими людьми и со всем миром — не твое дело.

Тариэль надолго замолчал, похоже, чувствуя себя оскорбленным.

Конан подумал, что, в общем-то, грызться между собой сейчас не самый подходящий момент, перед лицом опасности лучше держаться вместе, а как обернутся дальнейшие события, кто знает.

— Эй, — позвал он, — будет тебе беситься, граф.

— Откуда ты узнал об Элае?

— Слышал кое-что, пока бродил по городу. Какая разница, откуда, главное, я ведь прав.

— Мне дорого приходится платить за свои ошибки, — сказал Тариэль. — Слишком дорого, чтобы так запросто трепать о них языком. Ты действительно хочешь знать, что со мной произошло?

— Сам говорил, времени у нас в избытке, почему бы не использовать его с толком, — кивнул Конан.

Для него теперь стало очевидным, что Тариэлю самому почему-то очень хочется выложить ему свою историю. Киммериец, впрочем, и не возражал ее выслушать.

Глава V

Всю свою жизнь Донал Ог служил защите немедийской власти. И дело тут было не в рабской преданности таковой — для этого он обладал слишком незаурядным умом и гордостью; но он полагал, и не без оснований, что поддержание порядка обеспечивает возможность его согражданам жить в относительном покое и безопасности, что совершенно невозможно без разумной, твердой и незыблемой власти.

Донал Ог сосредоточивал свои усилия на всем том, что было так или иначе, прямо или опосредованно, связано с разнообразными колдовскими культами и орденами. По его разумению, именно они представляли самую серьезную угрозу упорядоченному существованию как Немедии, так и иных хайборийских держав. Считалось, что человек этот отличается непримиримой и беспощадной жестокостью по отношению к магам. Но Донал Ог, в очередной раз отдавая распоряжение об аресте или казни кого-то из своих заклятых врагов, твердо знал, что поступает справедливо. У него имелся суровый неоплатный личный счет к колдунам. Когда-то — Дара была тогда еще совсем ребенком — у Донала Ога были жена и сын.

Мальчик, в котором отец души не чаял, имел несчастье тяжело заболеть. Начались отчаянные поиски спасения, превратившие жену Донала Ога в безумную фанатичку, молящуюся на всевозможные эликсиры, снадобья, заклинания, дававшие ложные надежды. Он метался вместе с нею по Вендии, Кхитаю, Стигии в поисках чудесного исцеления, но все было тщетно. В ту ночь, когда мальчик все-таки умер, Донал Ог не смог вырвать маленькое остывающее тельце из рук жены.

Тогда он принялся метаться по всему их дому, собирая бутылочки, пузырьки, кувшинчики, и, конечно же, книги, черные книги, с описаниями этих демонических и оказавшихся совершенно бесполезными снадобий. Он опустошил полки, ящики и шкафы, а потом сжег все что обнаружил, на заднем дворе, поливая огонь слезами, пока верная служанка пыталась уговорить его жену отдать ей окоченевшее тело ребенка.

Женщина так и не оправилась от потери и вскоре тихо угасла, безумная, на глазах превратившаяся из цветущей молодой женщины в неопрятную старуху с трясущейся головой. И знали боги, Донал Ог был убежден, что за каждый оплот демонов, разрушенный здесь, на земле, его умершее дитя радуется где-то в немыслимой дали, куда забрала его слепая и жестокая судьба.

Дару он вырастил один, так никогда больше и не женившись. Дороже дочери у Донала Ога не осталось ничего в жизни. Но страшная, кровавая слава, бегущая впереди этого сурового человека с холодными стальными глазами и плотно сжатыми узкими губами, с детства обрекала Дару на одиночество. Дети боялись играть с ней, почти все, кроме Араминты, единственной верной подруги, дочери дальнего родственника Донала Ога.

Увы, и эту дружбу он не приветствовал, ибо в его глазах Араминта воплощала все самое ненавистное, что только он мог себе представить, а именно, она увлекалась всякого рода гаданиями,