тебя хватит? Дней пять максимум, а потом гарантированно кони двинешь.
— Не гони! У меня тушла и «беленькой» полно… — упрямо пробормотал пьяный.
— А когда закончатся, в ларек за догоном сбегаешь? — усмехнулся Типун. — Пешком, без «химзы» и намордника?
— Огнестрел какой-нибудь есть? — потеребив лямку пузатого рюкзака, деловито поинтересовался Харя.
— Да, там, — с трудом приподнявшись, охранник неопределенно махнул рукой. — В будке. «Макар» в сейфе лежит.
— Добро. В дороге пригодится. Витек, посмотри.
— Звать-то тебя как? — Типун помог охраннику подняться.
— Михаил… — хотя к чему теперь эти бессмысленные ярлыки, набитые в паспорте, шершавые листки которого теперь годились разве что на бумагу для самокруток. В мозгу промелькнуло армейское прозвище, которое он получил за регулярные посылки с выпечкой от жены и матери, каждый раз бережно завернутой в пахнущую домом тряпицу. — Батоном меня зови.
— Господином, что ли? — с заметным акцентом спросил один из мужиков.
— А?
— «Батоно» по-грузински означает «господин». Ты, случаем, плеткой орудовать не любишь?
— Это у меня из-за хлеба, — попробовал по-дружески объяснить Батон.
— А я думал, у тебя из-за водки все, — усмехнулся тот, что вроде был у них за главного.
— Жену, сына… поминаю, — вызывающе вперил в него свои красные глаза Батон.
— Да теперь впору весь мир поминать! Только вот, жаль, печень не резиновая. Я — Типун, а эти охломоны — Башка, Витян и Харя. Ладно… нарезной, — усмехнулся главный диггер, протягивая мешок с противогазом, — для начала «слоника» держи…
— Жень, да я с работы пораньше вернусь… — во сне бормотал Батон, ворочаясь на полу своей палатки, наполненной удушливым перегаром. — Димка, не серчай… никуда твое зверье из зоопарка не денется… Я тебе конфет по дороге куплю! Много-много… Дим… Дима!!!
Спросонья он так замахал руками, что едва не своротил забившуюся между ящиков палатку. А проснувшись — вскочил с диким ревом, весом своего могучего тела отрывая палатку от земли.
— Да что ж вы не отпустите-то меня!? — истошно орал крушащий все вокруг мужик, размазывая по щеке стекающую изо рта слюну.
Наконец, оглядевшись, он осознал, что находится не в разрушенном коробе городской парковки, а внутри продолжающей свой путь субмарины. Устав молотить, пинать и расшвыривать, Батон навалился спиной на ящик и сполз на пол, пряча лицо в ладони.
— Отпустите меня, — тихонько захныкал спрятавшийся в трюме лодки человек. — Пожалуйста…
Обтянутые водолазкой могучие плечи била мелкая дрожь.
«27 сентября 2033 года.
Итак, спустя почти двадцать лет, мы снова вышли в море. Только в последние дни начал понимать, как соскучился. Стараемся держать крейсерскую скорость. Идем точно по курсу, без видимых препятствий. К назначенному сроку должны успеть. Среди команды волнений не наблюдается, даже обнаруженная девчонка ведет себя смирно — ей на камбузе место нашлось. Лиса рыжая, чего на берегу не сиделось? Не знает, глупышка, во что ввязалась. Молодость…
Вроде бы все по плану, но все-таки в последнее время редко появляюсь на мостике, потому, что… Потому…
Отправившись в плавание, я стал заново открывать для себя мир, который больше не принадлежит нам. Для чего все это? Что ждет нас в конце пути? Мифическая немецкая база с сомнительной панацеей или бездушная глыба льда размером с Европу, на которой ровным счетом ничего нет?
Ничего… Как это действительно страшно звучит. Сколько невыносимого ужаса и страданий мы с такой легкостью вложили в это слово, которое правит планетой вот уже двадцать лет.
Вернуть людей на поверхность… по мне, так это все красивые сказки, не более того. И все-таки мы должны попытаться. Должны попытаться этой, хоть и призрачной, последней отчаянной попыткой смыть с себя кровь всех загубленных людей. Тысяч, миллионов людей. Если перед Богом не получится, так хоть перед уцелевшими осколками. Ведь мы теперь действительно осколки, как еще назвать? Бестелесные призраки. Тени. Обитатели чистилища, которое сами же и устроили…»
Отложив ручку на исписанную страницу судового журнала, сидящий в своей каюте Лобачев устало провел ладонью по осунувшемуся лицу и с тоской посмотрел на пожухлые фотокарточки над капитанским столом.
— Прости нас, Господи! — тихо пробормотал он.
Лера лежала на койке в своей каюте размером с две горизонтально положенные телефонные будки и, разметав волосы по подушке, сосала зубочистки, тупо уставившись в потолок. Навалившаяся несколько дней назад морская болезнь упорно не хотела сдаваться. Вообще поход давался юной путешественнице нелегко. В отсеках было тесно и душно. Непривычная еда с трудом лезла в расшатанный качкой желудок, подруги остались в Пионерске. Хуже всего было в нагрянувшие «женские дни» — девушка лезла на стены и, не находя себе места, раздраженно набрасывалась на всех подряд по пустякам, в ответ вызывая лишь безобидные усмешки мужиков, которые только еще больше бесили ее.
Сейчас Лере очень не хватало поддержки подруг. И зачем она, спрашивается, дала деру? Ну, вышла бы за ушастого. Глядишь, притерлись бы потихоньку — время лечит, как любил говаривать дед. А главное, сейчас она находилась бы в привычной комфортной обстановке, в которой пол не вибрирует и не ходит ходуном.
Дурацкая лодка, чтоб ей провалиться! Точнее утонуть…
Даже видя ее страдания, судовой врач, прозванный за свои габариты Колобком, все-таки не торопился расставаться с ценными медикаментами. Для начала он посоветовал пациентке распространенный среди моряков прием от морской болезни.
— Вставь между зубов две зубочистки и посасывай, авось и пройдет потихоньку, — проинструктировал он.
Когда Лере становилось особенно плохо, она задирала тельняшку, и мышь забиралась на ее впалый живот, сворачиваясь на нем калачиком. Батон продолжал называть зверька непонятным и совсем не пушистым именем Чучундра, но, увидев, что мышь начинает потихоньку откликаться, Лера пожала плечами — нравится и ладно.
Чувствуя тепло ее тельца, девушка немного успокаивалась, вслушиваясь в еле уловимый стук маленького сердечка. Смышленый зверек привязался к девушке и не отходил от нее ни на шаг. Леру это радовало, потому что подозрительный Батон вечно где-то пропадал, а занятые готовкой подчиненные Бориса Игнатьевича были не особо разговорчивы. Мышь же всегда находилась рядом, изредка отлучаясь из каюты по своим мышиным делам. Немного подслащивало пилюлю еще и то, что Лера страдала не в одиночестве — калининградская группа на собственной шкуре испытывала прелести флотской жизни.
— Когда же это кончится!? — простонала девушка, вытаскивая изо рта размякшие зубочистки. — У меня от этих деревяшек уже зубы свело!
— Пи! — отозвалась мышь и села на задние лапки.
— Тебе хорошо говорить, — Лера взяла со столика коробок. — Это твой дом родной. А у меня внутри все словно в узел завязали… Есть не могу, спать не могу, живот болит, голова болит… Ужас какой-то!
Сложив передние лапки, мышь стала забавно водить ими вверх-вниз, словно чесала чью-то невидимую спину.
— Дразнишься! — простонала Лера, откинувшись на подушку.
— Пи! — перебежав на стол, мышь сунула нос в миску с сушеным грибом и, вытащив сморщенную шляпку, озорно захрустела.
