конкретное время. Я надеюсь на это. Так вот, в этом случае действуй по формуле «Треугольник». Твоя машина на ходу?
– У меня она всегда на ходу.
– Вот теперь все. С Богом!
Серая малолитражка развернулась и стала спускаться вниз. А Карл Вульф, в высоких охотничьих сапогах, в прорезиненной брезентовой куртке и в меховой шапке, с небольшим рюкзаком за плечами, около часа шел по тропе, размеренно переставляя ноги. Тропа кончилась, затерялась на небольшой лужайке. В зарослях молодого ельника, который начинался сразу за лужайкой, Карл разгреб завал еловых лап – его велосипед был на месте. Что же, спуститься вниз на велосипеде – даже удовольствие, и до Кауфбау без особой спешки можно доехать часа за полтора. Дальше Карл поднимался вверх, руководствуясь приметами, известными только ему, для постороннего кругом был глухой, неприветливый лес. И опять открылась поляна, в дальнем крае ее виднелась заброшенная охотничья сторожка.
Карл Вульф подошел к сторожке, оглядевшись, открыл скрипучую дверь и шагнул во мрак тесной комнаты. Затем он вынул электрический фонарь, включил его и, светя себе под ноги, отодвинул на полу две доски. Образовалось темное отверстие. Из него Карл извлек довольно тяжелый предмет в кожаном чехле. Стряхнув с чехла землю, он развязал тесемки и поставил на грубый стол из необтесанных досок передатчик. Из чехла достал наушники, надел их, потом достал из нагрудного кармана рубашки папиросу, переданную ему Мартином Сарканисом, из мундштука вынул трубочку тончайшей папиросной бумаги, развернул ее – глаза привычно заскользили по аккуратным рядам цифр, которые иногда прерывали буквы латинского алфавита.
Карл взглянул на наручные часы. Через несколько минут, получив связь, знакомым на память кодом Карл Вульф передал первую фразу: «Линия „Файер“». Информация, которая шла в Центр по линии «Файер», требовала немедленного ответа.
В Москве шел дождь вперемешку с мокрым снегом. Глеб Кузьмич Забродин из окна своего кабинета через смутную сетку снежных хлопьев смотрел на Лубянскую площадь. За прошедшие два десятилетия он неузнаваемо изменился: стал совершенно седой, хотя вьющиеся волосы по-прежнему были густы, жестки; две резкие морщины пролегли на лбу, правую щеку рассекал белый шрам от уха до уголка рта. В карих глазах, как и раньше, светились живой ум и ирония, к которым прибавились сосредоточенность и напряжение. Забродин выдвинул ящик письменного стола, достал из него трубку, спички, металлическую коробку с табаком «Дукат». Неторопливо, стараясь пересилить, отогнать чувство ожидания, стал набивать трубку табаком. Зазвонил телефон.
– Срочно зайдите ко мне, товарищ старший лейтенант.
В кабинете Николая Александровича Голубятникова было уже человек шесть. Начальник отдела, моложавый, приветливый, был на двенадцать лет моложе Забродина.
– Что же, Глеб Кузьмич, похоже, час пробил, – сказал комиссар госбезопасности первого ранга Голубятников. – Вот, только что от шифровальщиков. – И он передал Забродину лист бумаги с четкими машинописными строчками.
Глеб Кузьмич читал, а его сердце сильно билось.
– Вот такие дела, Глеб Кузьмич, – сказал комиссар Голубятников, нарушив тишину, заполнившую кабинет. – Товарищ генерал в курсе. Возглавить операцию поручается вам. Вы согласны?
Все присутствующие в кабинете смотрели на Глеба Кузьмича.
– Почему вы молчите, старший лейтенант?
С 1919 года Забродины, мать и сын, жили в Москве. Маргарита Оттовна по-прежнему работала в Наркомате здравоохранения, как и раньше сгорая на своем поприще. Глеб служил в НКВД, в управлении контрразведки. Да, он окончательно сделал выбор, его увлекло дело, которому он посвятил себя полностью. «У любого государства есть контрразведка, – говорил он себе. – Я служу безопасности России». Кроме того, это дело соответствовало его авантюрному характеру. В 1924 году, после смерти Ленина, Глеб вступил в партию большевиков (Маргарита Оттовна была счастлива). Забродины получили хорошую квартиру из трех комнат в самом центре, в Газетном переулке. К тому времени Глеб женился на скромной, милой девушке Наде, студентке третьего курса пединститута, из семьи учителей; у них родилась дочь Нина. Скоро в доме Забродиных появилась прислуга, пожилая женщина из деревни бывшего Клинского уезда. Занимаемые должности предоставляли матери и сыну блага и привилегии, которые стал вводить Сталин для партийной и государственной номенклатуры: продовольственные пайки через спецраспределители, путевки в лучшие южные санатории, в которых контингент отдыхающих строго отбирался, спецлечение. За Маргаритой Оттовной по утрам теперь заезжала наркоматовская черная «эмка» и вечером, случалось, очень поздно (в Наркомате здравоохранения, как и в других наркоматах, рабочее время по часам не считали) привозила домой.
Все эти изменения в их жизни происходили постепенно, вроде бы незаметно… И казались естественными: они оба все силы отдавали служению Советскому государству, жили в условиях, в которых жило их ближайшее окружение… Видно, уж так устроен человек – странным образом не замечалось, как под ярмом «народной власти» бедствует основная масса населения страны: очереди у дверей магазинов, слухи о голоде на Украине, изможденные, хмурые лица соотечественников на улицах. Все это отвлекало, уводило от работы, от служения главному – торжеству социализма в Советском Союзе и во всем мире, поэтому внутренне отторгалось.
В 1937 году, прямо на июньском Пленуме ЦК партии, был арестован нарком здравоохранения страны Григорий Наумович Каминский и на следующий день назван в газетах врагом народа. Через две недели арестовали Маргариту Оттовну – на работе, в ее кабинете. Она была объявлена немецкой шпионкой. Глеб Забродин знал свою мать, понимал всю чудовищность и смехотворность предъявленных ей обвинений. Он как бы очнулся от сна наяву. И обнаружил: сколько же их знакомых и друзей, занимавших высокие государственные посты (и не занимавших никаких постов), арестованы, объявлены врагами народа, осуждены…
Он заметался в поисках истины. Ведь где, как не в НКВД, должны разобраться, сделать немедленно все, чтобы правда восторжествовала (Глеб Забродин был далек от тех служб, где варился, кипел, клокотал котел дел «врагов народа»). В собственном отделе руководство выслушало его молча; в конце беседы – с глазу на глаз – было сказано: «У нас в органах не ошибаются. Советую вам уняться. И больше не предпринимать никаких шагов». Глеб Забродин не внял совету: он добился приема у наркома НКВД Ежова. В просторном кабинете с огромным портретом Сталина маленький человечек, чем-то похожий на паука, в скрипучих сапогах, выслушал его тоже молча. В конце аудиенции, рассматривая Глеба Забродина с явным любопытством и интересом (отчего зрачки в глазах были расширены и, наверно, казались совершенно черными), Николай Иванович Ежов сказал тихим приятным голосом:
– Идите, товарищ Забродин. Разберемся.
Но не разобрались. Состоялся суд над Маргаритой Оттовной; «тройка» вынесла приговор: двадцать пять лет лагерей усиленного режима без права переписки. Глеб Кузьмич не смог добиться свидания с матерью перед отправкой ее на этап. Так они больше и не увиделись никогда… Только в 1956 году он узнал о дате смерти Маргариты Оттовны – сентябрь 1942 года, Тюменская область, «командировка Сосьва», смерть наступила «от сердечной недостаточности». Все это сообщалось в скупом документе «О посмертной реабилитации Забродиной М. О.», врученном ему в Военной коллегии.
На работе остановилось продвижение по службе. Его стали отстранять от сложных, ответственных
