– Добрый вечер, товарищи! – раздается со сцены зычный голос Лобова. – Церемонию пионерского «Костра», посвященного трехлетию канала М4М, объявляю открытой.

Он подносит к губам алюминиевый горн и выдувает несколько хриплых звуков.

– «Костер»? Сегодня жечь кого-то будут? – Я тщетно пытаюсь вычислить посреди всего этого кошмара Ваню, Антона или хотя бы свою ассистентку. Но, видимо, они стоят совсем близко у сцены. Отчаянно хочется нажраться.

– В Советском Союзе в пионеры принимали в третьем классе. Нам сегодня исполнилось три года, а значит, – Лобов откашливается, – мы доросли до того возраста, когда каждый из нас может с гордостью носить красный галстук.

Массовка начинает подсвистывать и улюлюкать. Видимо, здесь достаточно кретинов, которых подобная идея впирает. Вижу затылок Антона, пытаюсь сделать шаг вперед, но Даша незаметно подхватывает меня под руку, так что мне приходится тащить и ее.

– Чувак, – хлопаю я его по спине, – чувак, что все это значит?

– А! – Антон обнимает меня. – Здорово, братик! Это значит, бабла на канале нормально, не знаем, как спалить.

– Тихо, вы! – шипит Семисветова.

– Цензура? – Антон недобро сверкает глазами, что наводит меня на мысль о наличии в его крови не вполне легальных веществ.

– А мне можно такие же зрачки, пожалуйста? – Я подношу два разведенных пальца к его глазам, потом к своим.

– Ща, в пионеры всех примут и пойдем... примем. – Он глупо хихикает.

Семисветова недовольно фыркает у меня за спиной.

– И ты, Брут? – Антон указывает на нее пальцем.

– Я подумаю. – Она улыбается одной из своих развязных ухмылок, и я ловлю себя на мысли, что Дашино блядство – это не зов плоти, а нечто профессиональное. Как у актрис, которые даже без макияжа, с простудой или с похмелья, при наличии камеры моментально преображаются и начинают на нее играть. Для Даши камерой служат мужские глаза.

На сцену тем временем поочередно поднимаются сотрудники канала, наиболее полно проявившие себя на поприще оральных услуг руководству, за ними люди, спалившие на нас кучу рекламного бабла, лицемерно именуемые нами партнерами, чьи руки Лобов жмет таким образом, что его задница, кажется, оказывается выше уровня головы. Всем вручаются какие-то херовые вымпелы, дипломы в виде подушечек алого бархата с надписью «Лучшему в ...» (разобрать невозможно), черные коробки с суперпризами (размером побольше для партнеров, поменьше – для рядовых холопов). После этого начинают поздравлять редакции (тут обходится без коробок), и их представители получают цветы и статуэтки в виде микрофонов. Каждый раз, когда кто-то поднимается на сцену, из динамиков звучат фанфары.

– Тоже мне, «Грэмми», блядь, устроили! – сплевывает Антон, а я настолько ошарашен таким маскарадом, что перманентно отпиваю из Дашиного бокала и делаю вид, что ко мне эта инфернальная хуйня никакого отношения не имеет. Развлекаю себя тем, что верчу головой в поисках новых сотрудниц или просто приятно одетых телочек (скорее для проформы, потому что, с одной стороны, рядом стоит Даша, а с другой – пять минут назад я твердо решил валить к Наташе, часа через три. Ну, то есть не совсем твердо, как пойдет. Но решил).

Разглядывая зал, упираюсь в левый фланг, на котором, прислонившись плечом к стене, стоит Хижняк, одетый в черный смокинг и кроссовки. Злорадно отмечаю, что под смокинг надета рубашка, тогда как настоящий фрик вырядился бы в майку. Незамедлительно сообщаю Антону, что Хижняк – лох. Антон разводит руками, давая понять, что это и так очевидно. Даже не глядит в сторону Хижняка. Рядом с Антоном корреспондентка из новостной редакции, в узкой юбке с разрезом и обтягивающем пуловере.

– А я ее сначала не приметил, – шепчу ему на ухо.

– Карманный вариант, – отвечает он.

Чествование героев вчерашних дней плавно подходит к концу. Отъезжает занавес, обнаруживающий хор бледнолицых детей, которые начинают жалобно тянуть «Прекрасное далеко».

– Они правда из детского дома? – спрашивает ктото рядом, заставляя меня подавиться вином так, что часть жидкости приходится сплюнуть себе под ноги.

В руках у собравшихся сверкают бокалы. Начинается броуновское движение. Люди разбиваются на группки, подтягиваются к фуршетным столам, берут тарелки и приборы. Замечаю свою бригаду, машу им рукой, но они, кажется, меня не видят.

– Перекусим? – предлагает Даша.

– Наверное, – неопределенно отвечаю я и даю увлечь себя к закускам.

По дороге нам попадается Лобов под руку с директрисой большого рекламного агентства.

– О, какие люди! – Он картинно раскланивается. – А это, Оксана, самые большие звезды канала. – Лобов уже сильно подшофе. – Такие большие, по секрету тебе скажу, что самому приходится к ним на прием записываться.

– Ой, Анатолий Борисович, вы заставляете меня краснеть! – жеманничает Даша.

– Оксана, – протягивает мне руку девица, и я перекладываю тарелку в левую руку, чтобы поприветствовать ее.

– А вы садитесь к нам! – показывает Лобов в левый угол зала, где сосредоточен десяток столов «персона вип-вип».

– Да мы же со своими редакциями! – неуверенно мычу я.

– Конечно, Анатолий Борисович, – Семисветова больно щиплет меня за бок, – сейчас возьмем что- нибудь куснуть и присоединимся!

– Ну, возьми... куснуть... – фыркаю я.

– У них за столом уже Хижняк сидит. – Семисветова стучит меня по голове. – Хочешь устроить ему бенефис?

– Да мне как-то все равно, – пожимаю плечами, понимая, что она, в целом, права.

За столом, помимо Лобова и Оксаны, два зама, начальник информационного вещания, Ваня, Хижняк и трое из тех, у кого Лобов отсасывал на сцене. Сажусь рядом с Ваней, рядом со мной падает Даша. Завязывается нелепый светский треп обо всем, что никому не интересно. Хижняк слегка флиртует с этой Оксаной, трио клиентов деловито растирают с Лобовым «за перспективы», а я шепотом спрашиваю у Вани, как бы свалить отсюда, и поглядываю на счастливого Антона, сидящего за три стола от нас в женском окружении. Даша снимает под столом туфли и начинает возить по моей ноге, а вокруг так тесно, что мне и не отодвинуться. На поляне три бутылки шампанского, бутылка Bacardi и какая-то водка. Я стараюсь быть учтивым одновременно со всеми сидящими (то есть просто улыбаться, не произнося ни слова). Ваня рассказывает про наш сериал, Хижняк – про трудности работы в эфире с чиновниками, Лобов рисует на салфетке график роста аудитории нашего канала, а клиенты снисходительно кивают и опрокидывают рюмку за рюмкой. Мешаю Red Bull с Bacardi, и, кажется, я единственный, кто не при делах. Про сериал лучше и не вспоминать, вся трудность работы с чиновниками заключается в том, чтобы их не надорвать до конца, а на салфетке я в таком состоянии могу нарисовать разве что неприличное слово. Меня на самом деле и нет, есть только мой телефон под столом в непрерывном эсэмэс-чате с Наташей. Даша уже бросила в мою сторону три косых взгляда, Лобов пытался вовлечь в дискуссию о молодежной аудитории, а у меня в голове пульсирует Мумий-Троллевское «уходим, уходим, уходим».

Незаметно начинаются свальные танцы. Коллектив канала сосредоточенно двигает нижними частями тела, стараясь попадать не в такт, а под снисходительно-одобряющие взгляды начальства. Играет ужасающая русская попса, и официанты не перестают наполнять наши бокалы. Я чувствую, что пьянею, и стараюсь отпускать ничего не значащие фразы, которые могут быть истолкованы как угодно. «Акцент на этом можно бы и усилить», «Прямой эфир обладает особой энергетикой» и «Вы не покупаете у нас рекламу – вы покупаете настроение людей». Кажется, они не находят живого отклика в сердцах присутствующих (Ваня дважды наступил мне на ногу, а Даша толкнула под локоть). Внезапно ко мне поворачивается Оксана и замечает, что я ей кажусь «вещью в себе», «как настоящая звезда», и Лобов красноречиво закашливается, давая понять, что с этой сучкой мне следует быть как можно более учтивым.