и идут на прогулку. Катя роняет сумку, и они оба одновременно наклоняются за ней, чтобы, выпрямившись, идти дальше уже за руку. Романтика спальных районов. Очарование любви, которой никогда не будет на самом деле. Чувства, смешанные со слабоалкогольным коктейлем «Ягуар» и «Советским шампанским». Или что они там дальше пьют по сценарию?
Сцена дается нелегко. В диалогах слишком много слов, которые в обычной жизни Фархад не использует. «Университет», «Диплом бакалавра» – с ее стороны, и «строительный техникум», «стипендия», «общежитие» – с его. Часа за полтора проходим с ним сценарий. Катя крупным, убористым почерком школьницы выписывает для него слова, самые трудные в произношении.
– Фархад, ты здесь должен сказать следующее, – обращается к нему Антон: – «Разве кусок мяса может столько стоить?!»
– Катя, разьве кусок мяса можеть столко стоить? – без запинки и с нужной интонацией говорит Фархад, и в этот момент у него даже бровь поднимается
– Это Москва, Фархад,– отвечает ему Катя. И она тоже не врет в кадре. Но, в отличие от Фархада, за каждым взмахом ее ресниц мечты о том, как она вырвется из своей вызывающей рвоту обыденности, из малометражной квартиры родителей на «Полежаевской» с коврами на стенках, и будет проводить каждый вечер своей новой жизни, поедая аргентинские стейки, или калифорнийские роллы, или даже тартар из тунца (это придет чуть позже). Она привыкла видеть Москву именно такой. Она хочет этот город именно таким...
Мы снимаем сцену в три дубля за двадцать минут. Они идеально подходят друг другу, Фархад и Катя. Все настолько естественно, без тени фальши или переигрывания, что даже нам самим становится интересно, что будет дальше, в следующем кадре. Абсолютная гармония жестов, взглядов, интонаций. Фархад и Катя. Они как Бонни и Клайд, как Микки и Мэлори, Рабочий и Колхозница – в одном стакане. Новые герои нового времени.
– Посмотри, как она его за руку держит, – показывает Ваня Антону. – Может, она в него на самом деле влюбилась?
– Я хочу стать резинкой на одном из ее чулок. Когда она наконец начнет их носить, – голосом умирающего лебедя отзывается Антон.
– Главное, чтобы он ее не трахнул сегодня после съемок, – замечаю я.
– Я его тогда сам трахну! – рычит Антон и вскакивает. – Стоп! Еще два шага вперед, потом Катя роняет сумку и нагибается за ней. А ты, Фархад, нагибаешься синхронно.
– Шито? – Фархад непонимающе прищуривается.
– Одновременно! – Антон подбегает к ним. – Нагибаешься и успеваешь первым ее поднять. И в тот момент, когда вы оба, типа, нагнулись и смотрите на сумку, ваши руки касаются, вы поднимаете глаза и застываете. Смотрите друг на друга, как в сказке, блядь! Как будто ты Кай, а она Снежная Королева!
– Уапшэ их не знаю, – не врубается Фархад.
– Я тебе потом объясню, ты главное смотри на меня, и все! – Катя аккуратно тычет его пальцем в грудь.
Еще четыре дубля, и мы заканчиваем эпизод. Съемочная группа облепила Фархада. Его хлопают по плечу, наливают кофе (спиртное я заблаговременно отобрал), о чем-то расспрашивают. Кажется, он начинает улыбаться и даже вжимает голову в плечи не чаще, чем раз за десять минут.
– Да мы тут сейчас «Миллионера из трущоб» снимем! – восклицает Антон. – Это будет шедевр, уж вы поверьте, у меня чутье на такие дела.
– Антон, это не смог бы снять никто, кроме тебя.
Я аккуратно беру под локоть Катю, отвожу в сторону и начинаю допрос с пристрастием:
– Катенька, звезда моя! Что ты Фархаду такого сказала?
– Я? – Она отводит глаза и после некоторой паузы скромно отвечает: – Показала грудь...
– И?
– Еще... – Она сглатывает. – Еще я спросила: хочешь такую же?
– А Фархад?
– Кивнул. А потом я сказала, типа, просто сделай вид, что очень сильно хочешь.
– А дальше?
– Дальше я ему рассказала, что в моем подъезде живет татарка с двумя детьми. – Она достает сигарету, и я даю ей прикурить. – Мужа ищет работящего, лучше всего узбека. С одним встречалась, похожим на него, но чего-то у них не заладилось.
– И все?
– Нет, еще объяснила преимущества фиктивного брака, московской регистрации, проживания в двухкомнатной квартире и прочие прелести.
– Сколько тебе на самом деле лет? – Я вздыхаю и отвожу взгляд. – Ты же... я в шоке... Я боюсь тебя, Катенька...
– Я тебе нравлюсь? – Она подмигивает.
– До такой степени, что если бы у меня был номер твоего телефона, я бы его немедленно стер, чтобы, не дай Бог, не позвонить!
– Я не кусаюсь. – Она достает зеркальце и смотрится в него.
– Нет, ты не кусаешься, – отвечаю я, отходя от нее на несколько шагов, – ты заглатываешь сразу.
– И куда ты вчера пропал? – спрашивает Даша, изучая свое отражение в металлическом ведерке для льда. – Я вернулась в лофт, просидела там целый час одна... как дура...
– Так уж и одна? – Я отворачиваюсь, чтобы заказать очередной бокал австралийского «Шираза».
– Ну, периодически подсаживались какие-то особи, не без того. – Она поправляет челку. – В какой-то момент мне даже показалось, что я увидела твою спину. Начала тебе махать, кричать... А потом я тебя потеряла.
– Я сам себя потерял той ночью, – смотрю на ее ярко-красный, свежий маникюр. – Очнулся утром, кажется, еще пьяным. Еле отошел к полудню...
– Ну и зачем ты мне устраивал все эти сцены ревности, глупыш? – Она кладет свою узкую ладонь на стол, видимо, ожидая, что я
– Я? – благодарно киваю официанту, принесшему бокал. – Ты путаешь. Я устраивал сцены ненависти.
– Почему?
– По многим причинам.
– Ты дуешься на меня за то, что я уехала? – Она придвигает ладонь еще ближе. —Просто я не хотела, чтобы вы с Хижняком подрались.
– Ничего страшного, у нас хорошие гримеры! – «Ты себе так руку растянешь, зайка».
– Послушай, ну я же сразу почти вернулась... Ой, что это? – Она выуживает из тарелки синий лепесток. – Писала тебе всю ночь, а ты... пропал...
– Вынужденно исчез с радаров... У меня, кажется, батарейка села...
– Смотри, и тут такие же! – Она указывает вилкой на вазу. – Это их лепестки у меня в тарелке?
Я пожимаю плечами.
– Какие-то они совсем увядшие, – говорит она так, будто это действительно важно.
Огни свечей на нашем столике отражаются в оконных стеклах.
– Пожалуй, да, – безрадостно отвечаю я.
– Наверное, так задумано, – роняет она не менее дежурное.
Я опять пожимаю плечами. Минут пять молча
