– Гражданин Дроздиков или как вас там на самом деле. Мы ни в чем и не разбирались. Наше дело преступников ловить, а не в вашу политическую грязь лезть, понятно?

– То есть как? Сначала человека избили, потом упрятали в камеру на целый день, а теперь просто вот так – «забирайте и идите». Вы понимаете, что я вот так, запросто, это дело не оставлю? Вы привыкли чинить произвол над безропотными гражданами, но со мной так не выйдет! Вы понимаете, кто я?

– В том-то и дело, что не понимаем… – устало вздохнул майор, – если бы понимали, то и не взяли бы, а может, – он поднял палец вверх, – может! Может и… – тут он замешкался, как бы находя нужное окончание, – и не отпустили бы. Вот! – торжествующе закончил майор.

– А чего тут непонятного-то? – удивляюсь я.

– А то! С одной стороны – полное соответствие задержанного фотографии на паспорте на имя Дроздикова Антона Геннадьевича.

– Ну? И чего?

– Баранки гну! А с другой стороны – газеты и телевизор сообщают, что сам Дроздиков, который Антон Геннадьевич, бля, погиб. На грузино-российской границе. И не исключено, что весь этот сыр-бор там был именно с целью убить его. Вот. А теперь он собственной персоной сидит передо мной грязный и рваный. Кому верить? – Майор обратился ко мне как к союзнику в решении столь сложной проблемы. Он говорил таким грустным и ничего не понимающим тоном, что мне даже стало его жалко.

– Трудная у тебя работа, майор… – говорю я сочувственным тоном.

– Конечно трудная. На вокзале воровство, мошенничество, убийства. Каждый день бомжи, наркоманы, цыганки, пропавшие дети, а тут еще покойники воскресают. Так что не хочу я разбираться, ты это он или… то есть… ну, короче… бери свое и иди. Так будет лучше. Для всех.

Я вдеваю шнурки в ботинки, затем ремень, беру со стола кошелек, методично пересчитываю содержимое и говорю:

– Майор, у меня тут пятьсот долларов было.

– Где? – удивленно перегибается через стол майор.

– В кошельке. А теперь их нет.

– Да ладно? – прищуривается он.

– Вот те и ладно. Скажи своим, чтобы бабки принесли, майор.

– Слушай, какие бабки, а? Ты же мертвый, а мертвецам бабки ни к чему, усекаешь?

– Какой же я мертвый, я же вот тут перед тобой сижу живой. Неувязочка выходит, да, майор? Короче, бабки давай мои.

– Неа. Никакой неувязочки. Вот тут в «МК» написано, слушай. «Всю свою жизнь Антон посвятил борьбе за свободу слова. За построение в России гражданского общества. Я хочу привести здесь слова Антона, которые, как мне кажется, характеризуют ситуацию лучше всего: „Общество находится в плену у СМИ. Общество решает, где правда, а где ложь, только через призму медиа. Таким образом, наша цель в том, чтобы заставить телевидение, радио и прессу говорить правду“. Вот…

– И чего? – говорю я.

– И ничего. Я – это общество. Нахожусь в этом самом… как там… «в плену у СМИ». Они мне сказали, что Дроздиков убит. А поскольку я решаю, что правда, а что ложь, через призму этой самой медиа, то для меня единственный реальный Дроздиков – это мертвый Дроздиков. Так что решай, чувак. Либо ты мертвец, непонятным образом оказавшийся в моем кабинете, либо ты не Дроздиков. А если ты не он, то…

– Все-все. Понимаю. Ловко ты манипулируешь. Тебе в политологи надо идти, пока не поздно, майор.

– Нет, спасибо, лучше уж вы к нам. Хотя нет. Тоже не надо. У нас и без вас жуликов своих хватает.

– Дело ясное, что дело темное, правды тут не добьешься, – печально резюмирую я.

– А тебе что, привыкать, что ли? – закуривает майор.

– Да нет… Ладно, я пойду, что ли?

– Иди, иди с богом.

– Ну, спасибо за гостеприимство, так сказать. Дай бог, чтобы в последний раз.

– Ага. И тебе не кашлять.

Я уже готовлюсь закрыть за собой дверь, как майор окрикивает меня:

– Слышь, Антон.

– Да?

– Фиговая какая-то история у тебя получилась.

– В смысле здесь? В ментовке твоей?

– Нет, не здесь. Просто, по жизни. Ты аккуратней. А лучше совсем. – Майор делает движение кистью руки.

– Не понял, – говорю я.

– Я имею в виду, что уехать бы тебе надо… насовсем…

– Насовсем?

– Ага.

– Я подумаю…

– Ну, подумай, это я тебе откровенно говорю, без понтов. Ладно, бывай.

Я развернулся и взялся за ручку двери кабинета. Прямо на двери скотчем был довольно криво приклеен самодельный плакат: ощерившийся золотым ртом мужик с пластырем на щеке и Ходорковский, оба в зоновских телогрейках, обнимаются и чокаются пивными бутылками за колючей проволокой. Над их головами стоит круглая печать с изображением Клима Ворошилова, сидящего на коне и размахивающего шашкой, и надписью по кругу печати:

– Без понтов, говоришь? – обернулся я.

– Без понтов, без понтов, – засмеялся майор. Я дернул на себя дверь и вышел вон.

До офиса Вербицкого я добираюсь на метро. Выхожу и не спеша, выкурив на ходу сигарету, дворами дохожу до здания Фонда.

– Привет, – бросаю я, проходя мимо охранников. Обычно я даже не достаю пропуска, поскольку меня тут и так каждая собака в лицо знает.

– Одну секундочку, можно пропуск? – говорит мне один из охранников.

– Вы что, новенький? Меня вообще-то все в лицо знают в этом учреждении.

И тут я вижу, что все охранники как-то странно себя ведут. Они стоят совершенно белые, в полном недоумении, не зная, что предпринять. Этот охранник берет в руки мой пропуск, снимает телефонную трубку и говорит в нее:

– Александр Петрович, у нас тут такая ситуация… в общем, необходимо ваше присутствие. Да. Срочно.