— Тише, успокойтесь. Они не голодают.

— Вам они безразличны!

— Меня больше интересуете вы, — мягко сказала дежурная. — Пойдемте, я отведу вас в вашу комнату.

— В камеру. Я заключенная и живу не в комнате, а в камере.

— Называйте как хотите, только не надо шуметь. Будьте умницей, идемте.

— Я не умница, — раздельно сказала Альберта. — Я преступница, которая живет в камере, в тюрьме.

— Тихо, тихо!

— И выбирайте выражения!

Дежурная крепко взяла Альберту за локоть и повела прочь. Люди вокруг заговорили снова, но голоса их звучали приглушенно, и когда Куинн поднялся, чтобы уйти, на него устремились взгляды, в которых читался укор: «Вы не ответили на ее вопрос, мистер. Почему мы здесь?»

Куинн вернулся в административный корпус и после очередных проволочек получил разрешение встретиться с тюремным психиатром, работавшим с заключенными, чьи дела должны были слушаться вторично.

Миссис Браунинг была молодой серьезной особой.

— Конечно, сейчас у нее трудный период. И все же я очень удивлена. Мисс Хейвуд — и такая сцена! Хотя, с другой стороны, я не слишком хорошо ее знаю. — Она поправила очки, как будто пыталась рассмотреть отсутствующую Альберту. — В таком заведении, как наше, медицинского персонала, конечно, мало, здесь в первую очередь смазывают скрипучие колеса — у нас их предостаточно, — а до таких, вроде мисс Хейвуд, руки не доходят.

— Она не доставляет вам беспокойства?

— Никогда. Мисс Хейвуд хорошо работает — в тюремной библиотеке, — а кроме того, ведет занятия по бухгалтерскому учету.

Последнее показалось Куинну забавным, но миссис Браунинг была невозмутима.

— У нее прекрасная память на цифры.

— Да, я так и предполагал.

— Я давно заметила, что женщинам с хорошими математическими способностями часто недостает теплоты и чувствительности. Мисс Хейвуд здесь уважают, но не любят, у нее нет близких друзей. Видимо, так к ней относились и прежде, потому что единственный, кто ее навещает, это брат. Чьи посещения, кстати, не приносят ей радости.

— Она не хочет его видеть?

— Да нет, вроде бы хочет, ждет его, но когда он уезжает, она долгое время сама не своя. Конечно, она никогда не ведет себя так, как сегодня, — напротив, молчит и полностью уходит в себя. Она молчит так, будто боится, что, начав говорить, скажет слишком много.

— Что, если она заговорила сегодня?

— Может быть. — Миссис Браунинг пристально смотрела на карандаш, который вертела в руке. — У мисс Хейвуд есть еще одна странность, на мой взгляд во всяком случае. Ей почти сорок лет, она отбывает наказание, у нее нет ни мужа, ни семьи, которая ее ждет, она никогда не получит работу, которую привыкла выполнять. Другими словами, ее будущее безрадостно, и сама она твердит, что живет в ожидании смерти. И в то же время она заботится о себе самым тщательным образом. Придерживается диеты — а при той грубой пище, которой здесь кормят, это совсем непросто. Делает каждый день зарядку, полчаса утром и полчаса вечером, и те восемнадцать долларов, которые заключенный имеет право тратить каждый месяц — деньги ей дает брат, — у нее уходят на витамины, а не на сигареты и жвачку. Из этого я делаю вывод, что если мисс Хейвуд ждет смерти, то хочет умереть здоровой.

Куинн переночевал в Сан-Феличе и к следующему полудню вернулся в Чикото. Ни погода, ни город за время его отсутствия лучше не стали. Чикото по-прежнему жарился на солнце, изнывая от благополучия. Город нефти, которому не хватало воды.

Куинн решил остановиться в том же мотеле. Фрисби, сидевший у стойки с ключами, посмотрел на него с некоторым удивлением.

— Это опять вы, мистер Куинн?

— Да.

— Рад, что не держите на нас зла. Я предупредил отца, чтобы он был впредь осторожнее, и того, что случилось на прошлой неделе, больше не повторится.

— Я тоже так думаю.

— Узнали что-нибудь новое об О'Гормане?

— Пока нет.

Фрисби перегнулся через стойку.

— Между нами и не для шерифа, он мой друг. Полиция тогда дело О'Гормана замяла.

— Почему?

— Кому охота выносить сор из избы? Лучше делать вид, что у нас нет подростковой преступности. А она есть, и еще похуже, чем в больших городах. Если хотите знать мое мнение, то случилось вот что: О'Горман ехал на работу, а за ним неслась компания юнцов, решивших немного поразвлечься. Они заставили О'Гормана остановиться и выйти из машины. За год до этого то же самое произошло со мной, но я отделался канавой и двумя сломанными ребрами. Они были совсем мальчишки и не знали, куда себя девать. Местные ребята, особенно с ранчо, уже в десять — одиннадцать лет умеют водить машину, а к шестнадцати знают о ней все, кроме того, как себя вести за рулем. Конечно, мне повезло больше, чем О'Горману. Меня сбросили в канаву, а не в ручей.

— Были какие-нибудь доказательства, что О'Гормана пытались насильно остановить?

— Большая вмятина на левой стороне бампера.

— Неужели шериф ее не заметил?

— Как же! — сказал Фрисби. — Я сам ему показал. Я был там, когда вытаскивали машину, и первым делом посмотрел, нет ли на ней тех же следов, которые остались на моей машине. Вмятина находилась в том же самом месте, что и у меня, и на ней были следы темно-зеленой краски. Не знаю, достаточно ли для экспертизы, но, если приглядеться как следует, ее любой мог увидеть.

По мере рассказа лицо Фрисби все больше и больше краснело и даже как будто увеличивалось в размере, пока не стало походить на ярко-розовый шар, вот-вот готовый лопнуть. Однако под конец шар начал опадать и принял прежнюю окраску.

— Все подтверждало мою теорию, — сказал Фрисби и неожиданно вздохнул, — все, кроме одного.

— Чего именно?

— Показаний Марты О'Горман.

Имя резануло слух Куинна, как скрип тормозов при внезапной остановке.

— А при чем здесь миссис О'Горман?

— Только не подумайте, что я сомневаюсь в ее словах. Она симпатичная молодая женщина и скромная, не то что размалеванные вертихвостки, которых вокруг полно.

— Что миссис О'Горман сказала по поводу вмятины на бампере?

— Что это ее рук дело. Якобы за неделю до того она задела фонарь, когда ставила машину на левой стороне улицы с односторонним движением. Какой фонарь и на какой улице, она не вспомнила, но ей поверили все.

— Кроме вас.

— Мне было странно, что она напрочь это забыла. — Фрисби покосился в окно, будто за ним мог