сгнил до сих пор, сам сказать не могу. Наука на этот вопрос ответа не имеет.

— Да пробовали мы. Не берут его пули, и вообще его ничего не берёт. — видом своим Никонов показывал, что присутствие грузовика на поле раздражает его уже достаточно давно — Тягачу чуть крюк не оторвали, а вытянуть так и не смогли. Не поймёшь, то ли он так в землю врос, то ли с этого места уходить не хочет. Хотя польза от него всё же порой есть: доводилось вашим ребятам в пеших выходах за ним прятаться, когда они на хвосте какую-либо срань притаскивали, а мои снайпера этой срани не давали ими поужинать.

На дворе базы жизнь била ключом — несколько бойцов из Группы Сопровождения по приказу Никонова скатались на поле, где собрали и погрузили тела и оружие теперь уже дважды «мертвяков» в болотный вездеход, и теперь разгружали этот груз с помощью остального научного персонала базы. Попутно обнаружился ещё один образец необычного оружия, который Никонов приказал оттащить в лабораторию. Подбежавший начмед заявил, что места в морге на всех покойных у него не хватит, но Никонов, славившийся суровостью характера и нестандартными решениями, приказал задействовать большой холодильник, положить туда мертвяков штабелем, а сам отправился на пункт связи, поскольку вопрос с отправкой тел на большую землю всё же нужно было решать. Малость позже он связался по рации с Завадским и попросил разборку загадочного оружия без него не начинать, потому как ему-де тоже страсть как интересно.

Маша, а точнее то, во что она превратилась, было посажено в клетку. Почему Завадский решил её оставить — осталось для Макса тайной. До поры.

Макс понимал, что даже если он и решится рассказать Дарье правду о своей жизни, даже если он подберёт правильные слова, даже если он опустит половину подробностей хотя бы того вечера, то всё равно эта история будет слишком невероятной. Понимая, что такие серьёзные вопросы решать лучше на свежую голову, он кое-как уговорил Дарью перенести этот пусть и необходимый, но неприятный разговор на следующий день.

Утро следующего дня они встретили в небольшом летнем ресторанчике, находящемся в нескольких минутах ходьбы от дашиной квартиры, которая за последние несколько лет стала для Макса домом.

— Мне муж нужен, понимаешь? Муж, а не светило науки, думающее днями и ночами о своей работе. — За ночь Дарья так и не остыла. — Я хотела, чтобы у нас была нормальная семья… каждый раз, когда ты уезжал в свои эти командировки, я чувствовала, что остаюсь не просто одна, а что в любой момент могу стать вдовой. На меня подруги смотрят как на ненормальную — у всех мужья как мужья и только мой пропадает непонятно где и занимается непонятно чем. Я детей хочу, наконец… я хочу нормальную семью, понимаешь? Нормальную семью.

— Даш, успокойся. Я понял, что ты хочешь сказать. Ты совершенно права — мы друг другу не подходим. Ты не поверишь, но я сам устал от всех этих недосказанностей, однако при всём желании ничего не смогу с этим сделать. Ты хочешь, чтобы я исчез из твоей жизни? Я исчезну…

— Ты так легко об этом говоришь, как будто я для тебя ничего не значу.

— Да пойми ты, ну не могу я бросить эту работу, не могу.

— Меня, значит, бросить ты можешь, а работу свою эту поганую…

— Да не бросаю я тебя. Не умею я иначе на жизнь зарабатывать, не на то учился… Сотовый Макса призывно завибрировал..

— Опять в бой зовут, да, герой? — сарказм из Дарьи лился через край. — Даже в отпуске. Давай, подними трубу и ответь, что будешь через две минуты…

— Макс, это Завадский. Ты занят?

— В некотором роде да.

— Ну как освободишься, набери мне. Только не тяни, я тебя прошу. Дело пусть и относительно, но срочное, касается всех нас и не для чужих ушей.

— Хорошо. Как только — так сразу.

Макс нажал отбой и задумался. На его памяти это был первый случай, когда начальство дёргало сотрудников, находящихся в отпуске, с утра и при этом говорило загадками.

— В общем так, ковбой, — в голосе Дарьи зазвучали льдинки. — Вещи твои я собрала ещё вчера, равно как и свои. Через два дня я улетаю в Египет, а ты можешь катиться на все четыре стороны. Вместе со своей работой, начальством и вашими страшными тайнами. Шмотки свои можешь забрать прямо сейчас, чтобы не тянуть. Ключи не забудь оставить на тумбочке.

— Даш, да послушай …

— Я уже всё сказала. Я пять лет была готова слушать, но слышала только молчание. Я устала, Макс, просто устала от всего этого. Прости и прощай.

— Да подожди …. Вот ты и остался один, лаборант. — Макс глядел в спину удаляющейся Дарьи, осознавая, что об их семейных отношениях теперь можно говорить в прошедшем времени.

Вещи он забрал спустя час, предварительно договорившись с братом, что поживёт некоторое время у него. Решил не тянуть с этим делом, потому что его всё равно надо было делать. Брат совершенно не возражал, благо был холостяком, да и квартира досталась им от покойной ныне бабушки на двоих. Предложил даже отметить это дело, но Макс решил задвинуть обсуждение этого вопроса на вечер, сославшись на дела, не требующие отлагательств.

Институт встретил его тишиной, впрочем на памяти Макса оживлённо там было только зимой, поскольку летом сотрудники находились либо в отпусках, либо в выездах на Аномальные Территории. Но даже для лета эта тишина была слишком глубокая. Настенька, секретарша Пал Валентиныча, посмотрела на него сочувствующим взглядом, в котором читалось несогласие с сатрапскими замашками начальства, выражавшихся в выдёргивании сотрудников из законных отпусков, но вслух произнесла только, что «.. профессор ждать изволят..»

Завадский задумчиво смотрел на монитор. Перед ним стояла бутылка виски, два стакана, один из которых был пустым, в другом же было на дне. Рядом лежала пачка каких-то старых документов.

— Выпьешь? — в голосе Завадского прозвучал металл.

— Если вы настаиваете… — Макс налил себе полстакана. — Что-то не так?

— Всё не так. Разгоняют нас.

— Как разгоняют? У нас же тут…

— А вот именно поэтому и разгоняют. Причём всех. Тридцать лет исследований и работы коту под хвост. Кури, если хочешь. — Завадский достал пепельницу, вид имеющий весьма странный и больше всего похожий на какой-то разрядившийся артефакт. — Я тоже покурю, пожалуй. А ведь только бросать собрался.

— Позавчера пришла бумага сверху, — он затянулся, — в которой казённо да на русском говорится о том, что нашей богадельне надлежит свернуть все, ты понимаешь, все исследования и разработки, как представляющие особую опасность для существования государства, а также всего человечества. Тридцать лет, значит, не представляли, а тут вдруг раз — и представлять начали. Наш самый главный, естественно, рванул в министерство, к кураторам. Вернулся злой как чёрт, перепугал всех секретарш, потом выписал себе и половине начальников отделов внеочередные отпуска, а сам укатил на какой-то курорт, предварительно отзвонившись наверх с заявлением, что для сворачивания работ потребуется минимум два месяца, поскольку ключевые сотрудники взяли причитавшиеся им отгулы, а без этих сотрудников ну никак оное сворачивание провести невозможно. Не, я понимаю, что он решил потянуть время, да вот только чувствую, что бесполезно это. Тебя не смущает, что всё началось аккуратненько после демонстрации готовых к производству образцов батареек, зажигалок и прочих основанных на артефактах полезных вещей для широкой публики? Не закрытых разработок, а для массового применения. Меня вот совершенно не смущает. Как ты думаешь, стали бы кому-то нужны простые батарейки, живущие крайне ограниченный срок, если бы альтернативой им выступали наши поделки, которые пусть и не на «вспышках» основаны, а хотя бы на «Лунном свете»? Вот и я думаю, что не выдержали бы старые технологии конкуренции с новыми. И это я не говорю про автомобильные аккумуляторы, которые на «батарейках» сделаны. А зажигалочки — маленький кусочек «огненной капли», возбуждаемый небольшим разрядом от маленького кусочка той же «вспышки». Подставляем вместо «капель» «огненный шар», «батарейку» вместо «вспышки», доводим всё это дело до ума напильником или чем там это доводится, и вуаля — готов аппарат, с которым не сравнится ни один