императорской почтой. Фань подождал, пока всадник не скрылся из виду, вытащил пачку денег и высыпал на платок рубины из мешочка. Они пылали огнем.

— Ах, зачем ты умер… — вздохнул Фань и прикрыл рукой сверкающие камни. — Как же мне теперь поступить, Хозяин? — продолжал он тихо разговаривать с мертвым. — Почему ты не сказал: «Деньги возьми себе, и лошадь можешь взять, а все остальное отдай моим друзьям». Ведь ты мог бы так сказать, а ты сказал: «Возьми, что тебе надо…» Как это понять, Хозяин? Ты же сам знаешь, как много человеку надо. Когда у него появляется рубашка и штаны из полотна, ему хочется иметь шелковую одежду, а когда он ее получает, то уже не может жить в старой хижине, а хочет иметь дом с садом, где росли бы белые акации и инжир — не хуже, чем у господина Ву. Если он построит себе дом на горе, ему тут же понадобится загородный дом в долине, да еще со слугами и служанками, и так далее, без конца… Вот что получается из твоего «Возьми, что тебе надо».

Фань тяжело вздохнул. Он снял руку с кучки рубинов и зажмурился, не в силах вынести их манящего сверкания. Матео рассказывал ему, с каким трудом добывал он эти рубины у его величества царя Бадахшана. И снова в ушах Фаня зазвучал громовой смех его веселого попутчика. Но тут же перед ним встало мертвенно-бледное лицо умирающего, который прошептал ему: «Ашиме принадлежит все, что у меня есть: деньги, рубины, все… Останься с ней и с Марко. Я так хочу… Возьми, что тебе надо. Ты войдешь через Южные ворота, от улицы Тысячекратного счастья, третий квартал».

Послезавтра он увидит стены Ханбалыка. Там есть мраморные дворцы и залы с золотыми колоннами. А людей там столько, сколько рисинок в поле. Но если там так много людей, то, наверно, нелегко найти среди всей этой путаницы улиц и переулков улицу Тысячекратного счастья. Как мог рассчитывать Хозяин, что Фань отыщет эту улицу?

— Ах, зачем ты умер!.. — повторил Фань и открыл глаза. Он снова увидел рубины. Освещенные лучами заходящего солнца, самоцветы вспыхнули, как раскаленные угли, и ему показалось, что они превращаются в огненные капли и по одной падают на его измученное сердце.

На могиле Матео лежат камни, вечный шум потока доносится до вершины скалистого склона, а в небе парят орлы. Вдали от родины, в желтой земле, рядом с маленькой соломенной шляпой покоится капитан Матео. Фань с тревогой оглянулся. Не рассердится ли Матео, если он не выполнит его воли?

По дороге прошел караван верблюдов. Мул Фаня и лошадь объедали листочки с куста. На берегу пруда прогуливалось семейство уток.

— Я знаю, ты видишь все, что я делаю, Хозяин, — сказал Фань. — Ты считаешь, что я должен взять себе половину всего? Что ж, ладно, я возьму половину. А улицу Тысячекратного счастья я уж как-нибудь найду. На этот счет не тревожься. — Фань Гунн-ду с напряжением вглядывался в небо, словно ждал какого-то таинственного знамения.

Он расположился под раскидистым сучковатым деревом. Пели птицы, беззаботно прыгая с ветки на ветку. Что им за дело до душевных терзаний сидевшего на земле человека? Фань вздрогнул, когда что-то упало ему на ногу, но тут же успокоился, убедившись, что этот знак ему подало не небо, а птичка.

Фань разделил деньги и рубины ровно пополам, потом запаковал свои сокровища и с чувством облегчения пустился в путь.

Ночь он провел в городке, куда въехал еще до наступления темноты.

Когда на следующее утро он тронулся в путь, поля на высоту человеческого роста были окутаны густым туманом. Потом взошло солнце, и его лучи разогнали это полупрозрачное серое покрывало. Все вокруг казалось обновленным и сверкало всеми цветами радуги. Навстречу Фаню шел высокий, крепко скроенный человек и вел за руку мальчика. Соломенные сандалии странников были изорваны, а обтрепанная одежда выгорела на солнце.

«Бедные люди, — подумал Фань Гунн-ду, — идут пешком по дороге и, наверное, не знают, удастся ли им съесть за день мисочку риса. Скоро в Катае будет больше нищих, чем крестьян и ремесленников…» У него как будто остался мешочек с рисом. Он увидел глаза мальчика. «Слепой, — подумал он с состраданием. — Такой молодой, а слепой!..»

Он остановил лошадь и спрыгнул наземь.

— Доброе утро! — приветливо сказал он. — Далеко ли до Ханбалыка?

Фань заметил клеймо на щеках путника и вспомнил о тех ценностях, которые вез с собой. Но он тут же поймал долгий взгляд человека с клеймом и прочел на его лице горечь и презрение.

— Вам нечего меня бояться, господин. Я не вор и не убийца. Завтра в полдень вы будете в Ханбалыке.

— Ван добрый, — сказал слепой мальчик.

Фань сам посмеялся над своими опасениями и, бессознательно подражая Матео, обратился к Вану:

— А что ты думаешь, сынок? У нас недолго стать преступником. Поймаешь дорогой курицу, тебя схватят — вот тебе и клеймо. Нынче надо держать ухо востро.

Ван улыбнулся веселой речи этого южанина, но тут же снова стал серьезным и сказал:

— Я кузнец Ван из Ханбалыка. Поверьте, я никогда не делал ничего плохого.

Мальчик вытащил бамбуковую флейту и заиграл песенку.

— Я иду на юг, — продолжал Ван. — Быть может, я найду там какую-нибудь работу.

— Почему ты покинул Ханбалык? — спросил Фань.

— Почему? — мрачно повторил Ван. — Может, мне там не нравится…

Фань почувствовал, что ему не следует переспрашивать. Он молча слушал звуки флейты, но Ван сказал в сердцах:

— Перестань, Ши. Ты дудишь с утра до ночи. Я устал от твоей флейты.

Слепой мальчик оборвал мелодию. Ван тосковал по своей кузнице, когда слышал песни, которые мальчик играл там, во дворе. Ши знал это и поэтому не обиделся.

— Как он красиво играет! — сказал Фань. — Подождите, у меня как будто есть мешочек риса, быть может, он вам пригодится.

— День сегодня хорошо начинается, Ши, — сказал Ван, испытывая какую-то неловкость от великодушия незнакомца. — Благодарим вас, господин. Счастливого пути! — И тихо добавил — Поклонитесь от нас Ханбалыку.

Широкая дорога, с обеих сторон обсаженная деревьями, была разъезжена. Солнце поднялось уже высоко и нещадно жгло согнутые спины крестьян, которые шли за тяжелым плугом или сажали зеленые ростки риса.

На холме, возвышавшемся над равниной, виднелись палатки воинского лагеря. Их было так много, что Фань не смог их сосчитать. На лугах паслись лошади. Отряд всадников, вооруженных луками, галопом скакал взад и вперед вдоль дороги, упражняясь под руководством сотника в резких поворотах. Всадники на всем скаку рывком натягивали поводья так, что кони, взвившись на дыбы, поворачивались на задних ногах и тут же стрелой мчались в противоположном направлении.

У большого, богатого шатра, покрытого звериными шкурами, стоял военачальник и наблюдал за упражнениями всадников.

Во время своих странствий Фань часто видел воинские лагеря. Они неизменно располагались милях в четырех-пяти от больших городов: воины всегда находились в боевой готовности и в любую минуту могли выступить. Монгольские и катайские солдаты защищали власть Хубилай-хана, причем катайцев из южных провинций обязательно посылали на север, за несколько тысяч ли от родных мест, а катайцев с севера отправляли на юг. Кроме того, каждые два года происходили перемещения военачальников.

Многое из того, что видел Фань, заставляло его задуматься. Какая бездна скрытого страдания! Фань никак не мог забыть утреннюю встречу, хотя не сумел бы даже объяснить, чем она его так взволновала, — то ли игрой слепого мальчика, то ли мрачным лицом его поводыря, изуродованным клеймом.

Шерсть коней блестела словно шелк. Всадники так близко проскакали мимо него, что он смог разглядеть их лица и убедиться, что все они увлечены боевой игрой.

Быть может, ему лучше выбросить наконечники из своей сумы? Катайцам ведь строго запрещено носить оружие.

Когда Фань миновал всадников, у него на душе стало легче. К обеду он попал в маленький городок и заказал себе в харчевне княжеский завтрак: рис, утку, мясной паштет, бамбуковые побеги и корни лотоса. С