Приходько, к которому запись разговора попала через два часа, когда молодая родственница, загрустившая после разговора с Анфисей Петровной, уже собралась домой.

– Ну, что же ты, – та попыталась остановить девчонку, – погуляй по Москве, посмотри столицу – в кои веки собралась и сразу домой?

– Я лучше ваши столичные страсти у себя в Пскове пересижу и по телевизору посмотрю, – на лицу девушки промелькнула странная улыбка, – не дай бог стрелять начнут, так мои там от страха поумирают.

Они обнялись и девчонка, размахивая своим легеньким чемоданчиком, сбежала по ступеням. Анфиса Петровна вздохнула, промокнула уголок глаза и почти сразу забыла о родственнице. Та, не оглядываясь пробежала до угла, повернула к скверу и села в стоявшую неподалеку светлую «Волгу».

– Ну, лейтенант, – улыбнулся ей сидевший в машине мужчина, – все было сделано на высшем уровне, молодец!

Девчушка довольно хмыкнула и откинулась на сидение, подставив лицо прохладным струям воздуха, ворвавшимся через открытые окна, когда машина тронулась и медленно вписалась в поток автомобилей, едущих про проспекту Вернадского.

Приходько предложил Чабанову, на его взгляд, оригинальное решение проблемы уничтожения главного хранителя партийной кассы Николая Дружины, но Леонид Федорович решил немного подождать.

– Посмотрим, как будут развиваться события, а то мы можем зря убить честного и хорошего, как вы сказали трудягу.

Через несколько дней, после окончания дешевой опереты, под названием ГКЧП, и разозлившего Чабанова представления с возвращением домой под охраной бравых автоматчиков президента СССР, Леонид Федорович отдал распоряжение на проведение операции.

Неподалеку от дома Дружины, машина, везшая ему молоко была остановлена. Сопровождающий положил руку на пистолет и увидел одного из своих начальников.

– Не дергайся, капитан, – успокоил его командир, – врачи что-то мудрят и хотят немедленно взять на анализ пару капель молока из вымени нашей коровки.

Офицер вышел и открыл заднюю дверь машины. В ее салон молодцевато прыгнул незнакомый медик в белом халате. Он внимательно осмотрел бирки с фамилиями кому предназначается молоко и, открыв свой чемоданчик, достал из него небольшой, совершенно пустой шприц и взял несколько проб молока.

– Свободен, – начальник козырнул капитану и тот, взглянув на часы, сел в кабинку и кивнул водителю.

Они не опоздали ни на секунду. Анфиса Петровна приняла из рук офицера молоко и, степенно пройдя на кухню, налила его в высокий бокал. Ровно в тринадцать тридцать семь Николай Дружина с удовольствием отпил первый глоток прохладного молока и захрустел сухариком. Через три минуты, после того, как он отставил бокал, липкая волна ужаса прокатилась по его телу. Мужчина поднял голову и увидел белые лопасти вентилятора, с угрожающим свистом рассекающие воздух. Ему показалось, что резиновые крылья превратились в сверкающие самурайские мечи, которые нацелены на его горло. С большим трудом он поднял дрожащую руку и отключил механизм. Едва слышный щелчок кнопки был так ужасен, что отбросил мужчину к спинке кресла и по его крупному, породистому лицу побежали капли холодного пота. Он захотел позвать жену, но, подняв голову, испугался – портьера у двери шевельнулась и ему показалось, что за ней скрывается какой-то страшный монстр. Ему захотелось заплакать и спрятаться под стол, но тут вдруг громко зазвонил телефон. Это был красный аппарат без циферблата и не отвечать на его требовательный голос было нельзя. Дружина положил потную руку на трубку и в страхе оглянулся. Ему показалось, что за его спиной появился какой-то незнакомец. Стараясь видеть все, происходящее сзади и спереди, и беспрестанно вертя головой, он поднял трубку.

– Сейчас ты встанешь, откроешь окно, – голос был громоподобен и так строг, что мужчина поднялся и вытянулся у своего стола, – и шагнешь вниз!

Какой-то слабый протест шевельнулся в душе Дружины. Он хотел что-то сказать, как-то возразить, но из его рта лишь вытекло жалкое подобие звука. Если бы в этот момент кто-то услышал это, то решил бы, что это скулит крошечный, недельный щенок.

– Выполнять! – Хлестанул голос.

Николай Дружина, крупное тело которого била мелкая дрожь, а липкий пот обильно струился меж лопаток, с трудом открыл створки громадного окна и, не оглядываясь, шагнул вниз. Даже в последнюю миллисекунду жизни, ему хотелось забиться в угол и зажать уши руками, чтобы спрятаться от этого резкого: «Выполнять!»

Чабанов, узнав о происшествии, удовлетворенно хмыкнул и спросил Приходько:

– Это, что гипноз?

– Химия.

– А следы?

– Ничего, – отрицательно покачал головой Станислав Николаевич.

Тогда, – Чабанов протянул ему узкий листок бумаги, – вслед за ним надо отправить двух его сотрудников, с которыми нам не удалось найти общий язык. Пусть это будет выглядеть, как реакция на поражение ГКЧП и арест его руководителей…

Леонид Федорович проснулся от того, что кресло под ним куда-то провалилось. Он открыл глаза и понял, что самолет идет на посадку. Чабанов взглянул в иллюминатор. В самом низу ослепительная голубизна неба перетекала в такую же ослепительную зелень океана. Между ними висела коричневая гроздь островов, окруженная пенистым ожерельем прибоя.

Внизу, на белой от зноя земле, его ждали дочь, зять и внучка. Он почти год не видел Маринки, которая вместе с родителями жила теперь здесь, на Канарах, где Леонид Федорович открыл филиал своей фирмы и купил небольшой, но прибыльный отель. Им и руководили дочь с зятем, которых он убрал подальше от дрязг и волнений нынешней российской жизни. Внучка уже училась в восьмом классе и бойко говорила на трех