видеть пустые чертежные столы. Мне все это напоминает кладбище. А как ваша работа? Вы до сих пор не показали мне статьи.

— Она закончена. — Он достал папку из своего портфеля и, пройдя через комнату, подал ее ей.

— Я могу подержать? Хотелось бы прочитать немного попозже.

— Она ваша. Исправляйте все, что покажется вам вопиюще неуместным и дайте мне знать дня через два, если возможно. Мне пора идти: у меня завтра встреча с сыном, я хочу перенести "ее на сегодня. — А вы сможете?

— Я просто заеду к нему в школу, никаких других планов у нас не было. А куда вы хотите сходить завтра на ужин?

— Решайте вы.

— У вас есть антипатии к какой-нибудь национальной кухне?

— Нет. Мне они все нравятся.

— Восхитительная женщина. — Он натянул свою кожаную куртку и взял в руки портфель: — Кстати, у одного моего друга премьера спектакля в Виллидж в следующий вторник, хотите сходить? Я читал пьесу, думаю, выйдет хорошо, и спектакль удастся.

— Да, — сказала Клер, — я никогда не была на премьерах.

— Потом будет вечеринка, если только это не слишком поздно для вас.

Клер улыбнулась:

— У меня нет комендантского часа:

— Хорошо. У меня тоже. — Он взял ее за руку и задержал ненадолго; формальное рукопожатие стало затянувшимся дружеским приветствием. — До свидания, Клер, и еще раз благодарю за то, что позволили мне разделить с вами это замечательное место.

— Мне нравится, когда вы здесь. Без вас здесь кажется пусто.

Он задержался в дверях:

— Спасибо за то, что сказали это.

Клер просидела на табурете довольно долго после того, как он ушел, уставившись на дверь и на заваленный чертежный стол, и на мебель в мастерской, но не замечая ничего этого. Ей просто нравилось сидеть. Она не хотела никуда идти.

— Ты придешь поздно? — спросила Ханна, возникая в дверях. Или вообще не пойдешь?

— Пойду, пойду. Просто, кажется, я сдвинуться не могу.

Ханна зашла в комнату и села в кресло.

— Эмма ушла полчаса назад. Она просила передать тебе, что вернется поздно.

— Она всегда поздно.

— Но, по крайней мере, возвращается. В ту ночь…

— Она обещала, что больше такого не будет. Я не думаю, что ей это понравилось. Как ты думаешь, что такое случилось в День Благодарения, от чего она изменилась? Я бы это повторила, если знала, что именно.

— Мне так представляется: маленькие каникулы от всего того, что ее тревожит. И думаю, это был первый шаг. Теперь, когда у нее были каникулы, она захочет еще, и потом сама начнет выискивать способы для того, чтобы они произошли:

— Кстати, о каникулах: я собираюсь пойти завтра с Алексом на ужин.

— Замечательная идея. Потребовалось много времени, чтобы дошло до этого.

— Разве? Я знаю его только несколько недель.

— И ты была занята Квентином. А сейчас?

— Иногда. — Клер встала и принялась бесцельно бродить по студии, поглаживая маленькие скульптурки зверей, которые она понаставила на столах и подоконниках. Она понимала, что просто оттягивает тот момент, когда надо будет одеваться для того, чтобы идти с ним.

— Знаешь, моя дорогая, — сказала Ханна, — теперь ты должна представлять его себе немного яснее. И в конце концов, ты должна уже знать, что он от тебя хочет и что ты хочешь от него.

— Что ему нужно от меня. — Клер задумалась. — Некое украшение компании. Хозяйку дома на время вечеринок. Умного, понимающего слушателя, который может обсуждать дела, политику и искусство. Женщину, которой нравится секс. Верного и преданного сотрудника. Кого-то, кто не стремится выйти замуж.

— И все это — ты.

— Кажется, он так думает.

— А чего ты от него хочешь?

— Сейчас? Не знаю. Что я хотела вначале, так это его мир — другие люди, разные жизни, незнакомые мысли о людях и вещах. Я не знаю как жить жизнью Квентина. Он меня учил. Он меня ввел в этот мир.

— А сейчас?

— Сейчас я все это повидала, это очень приятно, но не слишком.

Ханна хихикнула.

— Я все об этом знаю. Я однажды порвала с мужчиной, потому что единственное, к чему он стремился — это превратить свою компанию в самую крупную в городе, и тогда бы он всласть попользовался своим авторитетом, не отвлекаясь на всякие мелочи. Он был богат и хорош собой, знал все рестораны, и в каких ночных клубах есть маленькие комнатки наверху, но поэзии в его сердце не было, и никакой в душе музыки. Я ему так и сказала. — Она кивнула, уловив заинтересованный взгляд Клер. — Я думаю, ты готова к поэзии и музыке.

— Ханна, — спросила Клер, — сколько в твоих историях правды?

— Ох, дорогая, — Ханна покачала головой. — Что это ты вздумала сомневаться? Это легче, чем подумать о том, как бы порвать с Квентином?

— Конечно, нет, — начала Клер недовольно, но потом задумалась. У нее и раньше возникали подозрения по поводу рассказов Ханны, но почему вдруг она решила их высказать именно теперь? Может быть, Ханна права — она, наверное, завела речь об этом только потому, что Ханна привела ей прекрасные доводы за то, чтобы разойтись с Квентином, а она боится посмотреть правде в лицо. Поэзия и музыка, подумала она уныло. Она пробыла с Квентином шесть месяцев. Он все еще возбуждал ее одним прикосновением или словом, но какая-то ее часть, она понимала это, заводилась от его власти: ей нравилось то, что она рядом с таким могуществом, и это, тоже, конечно, возбуждало. Квентин Эйгер приносил в жизнь легкость и роскошь и то, что казалось иногда естественным порядком вещей. — Это очень удобный образ жизни, — пробормотала она.

— А почему он будет неудобным без него?

— Ты хочешь спросить, буду ли я по нему тосковать? Не слишком, мне кажется. Но это не означает, что я собираюсь лишиться его особенного рода возбуждения.

— Клер села на ручку кресла рядом с Ханной. — Довольно занятно быть по его сторону ограды, вместо того, чтобы наблюдать за радостями с другой.

Ханна вздохнула.

— Я скажу тебе, что думаю о Квентине Эйгере. Я уверена, что он необходим для лучшего функционирования нашей экономики, и я благодарна ему и всем людям, таким как он, всем этим миллионам бизнесменов, которые озабочены деланьем денег и своим авторитетом, потому что, безусловно, они ответственны за то, что еда поступает в наши магазины так быстро, а машины и самолеты строятся именно так, чтобы мы могли легко ездить по стране, а одежда приходит со всего мира, и все остальное. Я позволю ему и ему подобным все это. Но мне кажется, что в нем так мало радости.

Клер сидела прямо, невидящими глазами уставившись в черные квадратики окон и маленькие горки снега на внешней стороне подоконника. В нем мало радости. И никогда не было, прибавила она про себя. Она мысленно проглядела все те месяцы своей жизни, что они пробыли вместе. Он был решителен и агрессивен, силен и уверен в себе, и умело справлялся со всем, за что брался, но все, что Квентин делал, даже занятия любовью, проходило без особой жизнерадостности, такого он просто не допускал. Вся его кипучая энергия и страстность употреблялись лишь на то, чтобы достичь успеха в одной области, затем переносились на следующую, пошире и поважнее, а затем на что-то третье, дальше. Его друзья это знали