думалось, что он — нечто особенное: высокий, красивый сорокалетний вдовец, первоклассный теннисист, наездник, магнат, который владел домами и землями по всей Пенсильвании. Жил он в самом большом доме в городе. И он хотел меня. Я поверить не могла в такую мечту. Конечно, я была тогда очень миленькой, но при этом бедной девушкой, которая ничего еще не сделала и он, делавший в своей жизни все. Итак я поднялась в его большой дом, готовила в его кухне, и мы говорили обо всем, что он видел во время путешествий. Он учил меня играть в теннис. Он был хорошим учителем. Конечно, мы спали с ним. И в этом он тоже был хороший учитель. Я думала, что однажды мы поженимся, что прекратим играть в семейную жизнь и станем настоящей семьей, ведь я и представить себе не могла, что он хочет кого-то еще, и знала, что он любит меня, потому что он все говорил и говорил, какая я чудесная, и я была уверена, что он будет обо мне заботиться и сделает меня частью своей жизни, проведет через любые невзгоды. Мне никогда в голову не приходило, что я могу замечательно жить и сама по себе. Я просто таяла каждый раз, когда его видела; я думала только о нем, я видела только его. Ничего другого я видеть и не желала. Я хотела, чтобы он был со мной всегда и так ему и говорила.

Ханна сделала паузу, чтобы наполнить свою чашку кофе. Эмма глядела на нее, как загипнотизированная.

— И что случилось?

— Ну, таким образом все длилось почти два года. Я приходила к нему домой — о, это был прекрасный дом с потрясающей мебелью и картинами маслом в золоченых резных рамках, с восточными коврами и паркетом из темного дерева; боже мой, я помню каждый дюйм этого дома: он был похож на дворец, а он — на короля в нем — и я приходила туда, когда он просил, раз в неделю, или два, и у нас была почти семья, так я это называла. В промежутках я шла домой, к матери, и на работу и ждала его звонка. Но однажды он исчез.

— Исчез? — Эмма уставилась на нее. — Как это?

— Просто исчез. В тайне от меня он открыл контору в Питтсбурге, и у него там была женщина, и именно на ней он женился. Я узнала — это от кого-то другого в конторе. Так что я осталась одна. Да еще беременная.

Эмма глядела на Ханну. Она не могла шевельнуться.

— Ну, иметь ребенка мне не казалось плохим: я думала, что это единственное хорошее, что тогда у меня было — что-то, что я могла любить одна и что любило меня. Но в конторе того человека я оставаться не могла, мне нужно было поддерживать, обеспечивать ребенка. Так что когда у меня родилась дочь — ее звали Ариэль, я думала, что с таким именем она точно станет счастливой, то с помощью матери я вернулась в школу, чтобы стать учительницей. И стала.

Воцарилось молчание. Ханна заметила Клер, стоявшую в дверях и слушавшую, нахмуренно, озадаченно.

— И что случилось потом? — спросила Эмма.

— О, много печальных вещей. Ариэль умерла, и…

— А как она умерла?

— Это другая история. Мне все еще трудно об этом говорить. А затем через десять лет умерла моя мать, и я была совсем одинока. У меня были любовники, уже после смерти Ариэль, но — ни один из них не внушал мне такой надежды и возбуждения, как тот мужчина из компании по недвижимости, и поэтому я не сходилась надолго с другими, только ради того, чтобы в доме было еще одно теплое тело. Тогда я решила, что моя судьба в этом мире — быть одной. Друг нашел мне работу учителя в Сент-Луисе и я переехала туда. И больше никогда любовников у меня не было. Много раз я хотела, чтобы такой был, но я себя переубеждала — теперь кажется, что так было умнее. Я сделала два очень важных открытия: что мне не нужен мужчина, который будет меня поддерживать и вести по жизни: я могу сделать это сама, и чувствую себя гораздо уверенней. Еще я выяснила, что могу дать людям хороший совет. Ты подумаешь, что это не так, раз моя собственная жизнь не была образцом, но каким-то образом, когда дело касается чьей-то другой жизни, я знаю точно, что следует делать. Вот почему я говорю тебе: встань перед этим юношей и скажи, пусть идет к черту и не появляется до тех пор, пока не научится вести себя с тобой уважительно и сочувственно. И с любовью. Если тебя это интересует, то по-моему, он совсем тебя не любит.

— Любит! — закричала Эмма. — Он меня любит! Он любит меня и я его, и я не знаю, зачем ты мне все это рассказала, но мне все равно, скольких людей ты уже одарила советом, потому что я в нем не нуждаюсь, и помощь мне твоя не нужна, я даже не хочу тебя слушать. — Она повернулась, чтобы уйти и, зацепившись за стул, ударилась о край стола бедром. — Черт побери! Черт тебя побери, Ханна, все было отлично, пока ты не начала говорить! Уходи и оставь меня в покое!

— Эмма, сядь! — сказала Клер резко, входя в комнату. — И не ругайся на Ханну. Я никогда не слышала, чтобы ты разговаривала подобным образом. — Она села за стол. — Меня беспокоит то, что с тобой происходит. Ты можешь думать, что Брикс особенный и замечательный, но с тех пор, как ты стала с ним видеться, ты изменилась, и не в лучшую сторону. Что у вас двоих там ни происходит, ты из-за этого несчастна и несчастна вся наша семья, и я думаю, пора это прекратить.

Эмма все еще стояла:

— Прекратить? Что прекратить? Что это значит?

— Пожалуйста, Эмма, я просила тебя сесть. — Губы Эммы были сжаты тесно и упрямо, но она все же села напротив Клер. — Я хочу, чтобы ты прекратила видеться с Бриксом. Ты отправляешься в колледж через три недели, нам нужно много чего приготовить, и у тебя просто не останется времени для свиданий или для того, чтобы бродить с потерянным видом по дому, ожидая его звонка: мы будем слишком заняты. Я хочу, чтобы его не было в твоей жизни, Эмма: он не хорош для тебя. Ты сама это понимаешь, но каким-то образом завязла и не можешь освободиться сама.

— Это неправда! Я не хочу! Он хорош для меня, он для меня самый лучший в мире. Ты ничего о нем не знаешь! Ты все время гуляешь с его отцом, почему я не могу — с Бриксом? Его отец тот еще человек. Если бы ты слышала, что про него Брикс рассказывает. Я не думаю, что он для тебя хорош. Он дурной человек: он никогда не оставался ни с одной женщиной надолго; он холодный и подлый, и все, что ему надо — это указывать другим, что им делать. Но ты продолжаешь ходить с ним, и Ханна не приказывает тебе остановиться; ты можешь делать все что хочешь, и она ничего не скажет! А мне тоже хорошо, и я очень счастлива, и не собираюсь врать Бриксу — я хочу его видеть, быть с ним, и все, что он от меня захочет, я сделаю, а если ты скажешь, что я не должна чего-то, то я сама о себе позабочусь, ты мне не нужна, мне вы обе не нужны, и никто мне не нужен, кто собирается мне указывать. И я не хочу говорить об этом!

Она выбежала из комнаты и бросилась вверх по лестнице, и последние слова потонули в рыдании. Она хлопнуда дверью, села у телефона и принялась смотреть на него сквозь слезы. Она протянула руку к трубке, потом отдернула, и снова протянула. Я должна это сделать. Иначе они разрушат всю мою жизнь и тогда я просто умру. Она знала номер его рабочего телефона наизусть, хотя никогда им не пользовалась, и через несколько минут, набравшись смелости, она позвонила.

— Брикс Эйгер, — сказал он, беря трубку и Эмма замялась, сраженная его официальным тоном.

— Брикс, — произнесла она наконец почти шепотом. Она прокашлялась: — Брикс, это Эмма.

— Эмма! Какого черта — я не просил тебя — что случилось? Что произошло?

— Моя мать сказала, что я больше не должна с тобой встречаться.

— Ох, ради Бога. Подожди минуту, сейчас. — Эмма слышала, как он закрыл дверь и вернулся к телефону: — Давай подумаем над этим сегодня вечером.

. — Ты не звонил мне насчет сегодняшнего вечера.

— Ну, хорошо, тогда завтра вечером.

— И насчет завтрашнего вечера ты мне ничего не говорил.

— Слушай, Эмма, мы что — ссоримся?

— Нет, нет, я не то хотела сказать… извини, я просто… Брикс, моя мама сказала, что я вообще не должна с тобой встречаться, никогда.

— Понял, понял, я прекрасно слышал. Слушай, куколка, мы с этим управимся. Это не конец света, ты понимаешь: выкрутимся. Если ты на самом деле хочешь.

— Хочу! Брикс, я не могу прекратить с тобой встречаться: я думаю, что тогда я умру. Но ведь еще колледж; она сказала, что я уже очень скоро уезжаю…

— Боже, об этом мы вообще не говорили. Почему ты не упоминала это?