большей степени репрезентативен для профессоров классической литературы, нежели для водителей грузовиков (если мы будем придерживаться существующих стереотипов), он, с вероятностью в 50 раз выше, может оказаться водителем грузовика, а не профессором классической литературы?
Рут Бейт-Маром и Шломит Декел предлагают вариант такого опроса, который великолепно подходит для демонстрации на занятиях: «Джуди — привлекательная молодая женщина. Она тщательно заботится о себе и обладает стройной сексапильной фигурой. Она всегда носит модную одежду и является постоянной посетительницей салонов красоты, кофеен и бутиков одежды. Какова вероятность того, что Джуди является моделью?» Бейт-Маром и Декел отмечают, что наиболее часто они получают ответ: «70%». Однако когда студентов просят оценить вероятность того, что она является актрисой, дистрибьютором косметики или продавщицей в бутике, они тоже предполагают высокую вероятность. Очень скоро сумма всех вероятностей, искаженных эвристикой репрезентативности (не учитывающей долю моделей, профессиональных актрис и т. п. среди населения), намного превышает 100%. Упс! Студенты быстро осознают, что что-то не так.
Что касается предположений относительно профессии Фрэнка, то студенты Орегонского университета предположили, что он является адвокатом, а не инженером, с вероятностью 80%. Я предполагаю, что к такому умозаключению пришли и вы, и это совершенно разумно. Но как, на ваш взгляд, изменились ответы, когда исследователи Барух Фишхофф и Майя Бар-Хиллел изменили выборку, сказав, что 70% составляли инженеры? Никак не изменились. Для разума отвечавших доля инженеров и адвокатов не имела никакого значения, потому что Фрэнк был более
Или классическая проблема Линды, которую впервые предложили Эмос Тверски и Дэниэл Канеман. Большинство людей считают, что самым вероятным вариантом ответа является «банковский кассир с феминистским уклоном», потому что Линда соответствует их образу феминисток. Но стоит нам задуматься хотя бы на минуту, и мы понимаем, что наша интуиция, руководствуясь эвристикой, опять увела нас в сторону. Разве вероятность того, что Линда одновременно окажется банковским кассиром и феминисткой, выше, чем если бы она была просто банковским кассиром, независимо от своих феминистских убеждений? (Все банковские кассиры — феминистки! А почему бы некоторым банковским кассирам не оказаться активистами и философами?) Как напоминают нам Тверски и Канеман, комбинация двух событий не может быть более вероятной, чем каждое из событий по отдельности. На основании своих исследований Сеймур Эпстейн и его коллеги отмечают, что иррациональность ответов большинства людей «заставляет предположить, что люди еще более иррациональны, чем (абсолютно обоснованно) подозревали ранее».
Авторы отмечают, что даже если доступны рациональные решения, мы склонны отдавать предпочтение интуитивной эвристике.
Эвристика доступности.
• Где буква
• Где живет больше людей — на Кубе или в Венесуэле?
При ответе на эти вопросы вам нельзя сверяться с книгами и статьями, которые вы когда-либо читали, и вам нельзя подсчитывать население, поэтому вам придется руководствоваться быстрой и экономной интуицией.
Большинству людей слова, начинающиеся на букву k, приходят на ум гораздо быстрее, поэтому они могут предположить, что эта буква гораздо чаще стоит первой, а не третьей. На самом деле k появляется в словах в 2 раза чаще в качестве третьей буквы. Например, в этой главе на 15 слов, начинающихся на
Эвристику доступности легко продемонстрировать как в учебной аудитории, так и в исследовательской лаборатории. В одном исследовании Стюарт Маккелви читал список известных людей одного пола (куда входили мать Тереза, Джейн Фонда, Тина Тернер) вперемешку с такого же размера списком неизвестных людей другого пола (Дональд Скарр, Уильям Вуд, Мел Джаспер). Позднее он спрашивал испытуемых, сколько мужских и женских имен они увидели. Половую принадлежность знаменитостей вспомнить было легче, и поэтому показалось, что женских имен прозвучало больше.
Зачастую те события, которые быстро приходят на ум, являются более обыденными. Но не всегда. И случайные неверные суждения вовсе не всегда оказываются забавными и безвредными. Кажется, что живые, легко представимые события происходят чаще, чем те, которые трудно вообразить, но которые на самом деле случаются гораздо чаще. Мы боимся убийства больше, чем пневмонии, которая на самом деле убивает в 3 раза больше людей. Когда Руг Хамил и ее коллеги рассказывали людям об одном красочном, но совершенно нетипичном случае злоупотреблении социальным пособием (когда одна женщина долгое время получала пособие на нескольких совершенно неуправляемых детей, которых она прижила от разных отцов), рассказ в гораздо большей степени влиял на мнение о получателях пособия, чем статистические доказательства прямо противоположной реальной картины. Образы подпитывают убеждения.
Вымышленные происшествия в романах и фильмах также создают образы, которые впоследствии внедряются в наши суждения. Оливер Уэнделл Холмс-младший был прав: «Большинство людей мыслит драматически, а не количественно». Поскольку мы склонны считать реальностью образы, отпечатавшиеся в нашем сознании, действенная история или картина стоит тысячи численных выкладок. Благодаря эвристике доступности люди поразительно быстро делают выводы относительно истины красочной (и потому легкодоступной) истории. Услышав и прочитав новости об изнасилованиях, ограблениях и избиениях (но без упоминания цифр, на основании которых можно было бы судить, насколько эти истории типичны), 9 из 10 канадцев переоценивают — зачастую очень сильно — процент насильственных преступлений. Неудивительно, что лоббисты в Конгрессе зависят больше от ужасных историй, с которыми они знакомятся во время слушаний, чем от боле репрезентативных, но скучных статистических выкладок. Вот что говорит министр торговли США Шарлей Баршефски: «Все статистические выкладки мира относительно экспорта рабочих мест не могут перевесить одной-единственной картины закрытой фабрики, потеря которой вызывает грозу проклятий в адрес иностранных конкурентов».
На встрече по планированию опроса по поводу церкви моя подруга Сэнди была настроена крайне скептически: «Я не могу извлечь из статистики что-то ценное.
Ты можешь говорить по поводу статистики все что угодно, но меня больше впечатляют истории из реальной жизни». «Да, — ответил я, — эти истории действительно очень действенны. Истории формируют суть наших воспоминаний и наше коллективное сознание. Но с историями возникает одна проблема — они могут оказаться нетипичными. Не думай о статистике, думай о людях, потому что за этими цифрами стоят люди, у каждого из которых есть право голоса».
Мы, социальные психологи, непрерывно сражаемся с силой красочных доступных историй («Да, но я знаю человека, который...»). В одном из интервью во время радиопередачи эволюционный психолог Сандра Скарр вспоминает восемь исследовательских работ, обобщающих данные по тысячам семей в четырех странах — все они сходились на том, что работа матери не наносит вреда детям У другого микрофона в радиостудии находился автор, предлагающий «интуитивные доказательства» в виде нескольких коротких историй о напряжении в семьях, где были работающие матери. Для ведущего и слушатетей, звонивших на радиостанцию, статистические доказательства и истории были, в лучшем случае, равноценны. И так обстоят дела всегда. Убийство подростков в школе «Columbine High School» заставило людей поверить в то, что в конце 1990-х гг. в среде подростков произошел взрыв насилия, хотя на самом деле именно в это время он пошел на спад (но продолжал превышать показатели, зарегистрированные за 50 лет до этого). Более того, хотя ужас от убийства 12 подростков заставил американцев ломать голову над вопросом «Что же происходит с Америкой?», мы должны задавать этот вопрос каждый день, учитывая, что в среднем за день из огнестрельного оружия убивают 12 американских детей. За последние 20 лет от пуль погибли около 80
