момент не было никакого оружия. Его винтовка и пулемет находились сзади, в яме дзота. Из винтовки один он скольких врагов может убить? А пулемет очень тяжелый и громоздкий — одному с ним не справиться. Эти рассуждения молнией пробежали и зажгли тот же вопрос: что делать?!! Он продолжал смотреть, как враги, улюлюкая, бегут к дзоту... Да, сейчас они добегут — опять заработала мысль — и блокируют дзот, и уже не выпустят из него живым никого, а сам он, оказавшись у них в тылу, станет совсем легкой добычей... Эти ли соображения, какие другие чувства взбудоражили Шарапова, но только, не помня себя, он прыгнул к своему пулемету, обеими руками схватился за каретку — и выдернул эту махину! Развернулся, бухнул его наружу перед собой и, выправив ленту, ударил во фланг бегущим. Хватит им и грубой наводки! Фашисты закувыркались под огнем его пулемета, а он вопил во все горло:
— Ага, сволочи! Попались! Попались!..
Услыхав бухнувшие пулеметные очереди, из дзота стали выскакивать солдаты и почти в упор расстреливать атакующих. Совершенно ошалевшие от шараповского огня, немцы внезапно натолкнулись на встречный из дзота и пришли в состояние неописуемой паники. Те, что были еще недалеко от торфяного вала, бросились через него назад, остальные, отрезанные от леса пулеметным огнем Шарапова, бросали оружие и, подняв руки кверху, что есть силы взывали, прося пощады.
Впервые Шарапов увидел живых и мертвых врагов. Впервые он увидел, как кипит вода в кожухе его пулемета. Все это его поражало, радовало и удивляло. Он мужал на войне. Его способности мыслить, соображать и быстро ориентироваться в обстановке росли и развивались в боях, под воздействием военных событий. Ему едва исполнилось семнадцать лет, когда он был мобилизован в Красную Армию в одном из прифронтовых районов. Роста он был невысокого, курносый, с белыми вихрастыми волосами, серыми русскими глазами и слегка вздернутой верхней губой. Телосложения был крепкого и чем-то напоминал тяжелоатлета. Говорил он на хорошем русском языке, но с вологодским оканьем. Наскоро обученный, он впервые прибыл на фронт два или три месяца назад и, попав в нашу дивизию, был назначен вторым номером пулемета «максим» в 3-ю роту 1080-го стрелкового полка. И вот — солдат вырос в героя. Шарапова представили к награждению орденом Красного Знамени.
Прочитав написанную мною реляцию, командир дивизии генерал-майор Замировский почему-то сильно заинтересовался героем-солдатом и на третий день сам приехал посмотреть на него, поближе с ним познакомиться. Встретив командира дивизии, мы с командованием полка повели его на место происшествия. Посмотрев на Шарапова и пулемет «максим», стоявший в тесном и глубоком дзотике, комдив возмутился и грубо, в присутствии Шарапова, заявил:
— Врете! Это чья-то глупая легенда! — И, указывая на Шарапова, с твердым убеждением сказал: — Он же ни за что не поднимет сам станковый пулемет в собранном виде! — И тут же приказал Шарапову: — Ну-ка, вытаскивай пулемет из дзота!
Шарапов спустился в яму, влез в свой дзотик и стал возиться с пулеметом. Но тот не поддавался, и Шарапов никак не мог вытащить его наружу. Глядя на этот эксперимент, я почувствовал, как кровь ударила мне в лицо. Неужели меня подставили?! Неужели в погоне за героем меня ловко ввели в заблуждение, скрыв что-то важное? Хотя я прибыл к месту происшествия еще тогда, когда пулемет стоял там, откуда Шарапов бил из него немцев, когда трупы убитых им гитлеровцев только убирали, однако сам я не видел, как Шарапов вытаскивал пулемет. Да и вытаскивал ли он его вообще?! Все это я записывал со слов самого Шарапова, сержанта Катушкина, командира и политрука роты, солдат-очевидцев. И хотя записанное не вызвало у меня тогда никакого сомнения, теперь я видел собственными глазами, как солдат Шарапов мучился, чтобы вытащить пулемет из дзота и никак не мог этого сделать. Это совсем поколебало мою веру в то, что я сам же описывал в реляции. Зато командир дивизии открыто торжествовал! Наблюдая за возней Шарапова, он с каким-то злорадством то и дело повторял:
— Вот, видали? Я же вижу, что этому пацану ни за что не поднять станковый пулемет в собранном виде! Да еще вытащить его из этой ямы?! Я его, чертягу, потаскал на своем веку, я хорошо знаю, сколько он весит.
Шарапов был маленького роста и к тому же еще очень молодой солдат.
Услыхав слова комдива, Шарапов, стоявший в яме дзота, вдруг поднял голову и недоумевающе- пристально, снизу вверх, внимательно посмотрел на генерала. Потом, по-детски насупившись, с негодованием спросил у комдива:
— Так вы считаете, что немцы тут сами подохли?
— Нет, конечно, — с иронией ответил генерал. — Но ты сам сейчас доказал свою неспособность вытащить пулемет из дзота.
Тут Шарапов, уже сквозь слезы, вдруг закричал:
— Ага! Значит, вы думаете, что мне тут помогали его высаживать сами немцы?!
Он бросился в дзотик, с каким-то остервенением схватил пулемет обеими руками за колеса каретки и не то что высадил — буквально выбросил его наружу.
— Нате! — выкрикнул Шарапов и, сев на край ямы, горько заплакал.
Комдив явно смутился. Зато мне так и хотелось броситься и расцеловать своего молодого, даже юного героя! Только рамки субординации не позволили мне этого сделать! Шарапов, даже не сознавая того, в точности воспроизвел картину своего подвига — посредством чего только и можно было убедить командира дивизии. А это, как мы видели, сделать было нелегко. Подтвердились слова Людвига Фейербаха: в критические минуты человек способен на невероятные действия, превышающие его физические возможности.
Хотя в данном случае, может быть, и не было такого превышения, поскольку вес пулемета не превышал веса своего владельца, тем не менее, учитывая то обстоятельство, что Шарапову приходилось действовать в крайне неудобных условиях: вытаскивать пулемет из глубокого и низкого дзота, с узкой дверью и поднимать его перед собой на руках, как спортивную штангу — подвиг его следует определить как весьма трудный и даже невероятный. Особенно если учесть, что солдат Шарапов был еще очень молод.
Его командир, первый номер расчета сержант Катушкин, подтвердил в присутствии комдива, что Шарапов в момент вылазки немцев действовал один, так как он, Катушкин, в это время находился на КП роты, где получал обед на двоих.
Только после этого командир дивизии просиял и быстрой скороговоркой произнес:
— Вот это другое дело! Молодец, Шарапов!
Солдат немедленно перестал плакать. Оправив пилотку, гимнастерку, он быстро выпрыгнул из ямы и, вытянувшись в струну, стал перед командиром дивизии. Протягивая руку солдату, генерал произнес:
— Приветствую и поздравляю тебя с твоим геройским подвигом! Представляю тебя к правительственной награде — ордену Красного Знамени!
— Служу Советскому Союзу! — по-молодецки лихо бросив правую руку под козырек, громко и смело ответил на приветствие командира дивизии солдат.
Прощаясь с Шараповым, генерал быстро достал часы из брючного кармана и, отстегнув цепочку, протянул солдату:
— Вот тебе подарок от меня лично. Люблю солдат, которые умеют в самой сложной и трудной обстановке найти свое место в бою. Молодец, солдат! — И еще раз пожал руку Шарапову.
Когда командир дивизии ушел со своей группой офицеров и телохранителей, Шарапов все еще стоял в положении «смирно», держа на руке часы, подаренные генералом. Он весь сиял от радости, а на его почти детском лице висели две невысохшие светлые слезинки. Я с любовью смотрел на этого молодого русского солдата, от природы смекалистого, смелого, мужественного и гордого. Конечно, он еще не знал всех уставов внутренней и гарнизонной службы, согласно которым солдат не имеет права вступать в пререкания с командиром, а тем более с командиром дивизии. Однако он твердо знал, что на фронте солдат прежде всего обязан умело бить врага, всюду и при всех условиях, где бы он ему ни попался. Таков закон войны. А привычка огрызнуться, видно, осталась у него с недавнего детства. Простим ему эту привычку! Она ведь не вечна.
