пять-шесть самолетов, а налетали они сотнями. Казалось, в этих налетах принимали участие авиационные фирмы и компании всей Западной Европы. Здесь были не только Ю-87, Ю-88, «хейнкели» и другие марки самолетов самой фашистской Германии, в наше небо свой смертельный груз доставляли французские, итальянские и прочие самолеты, произведенные в Европе. Рано утром первыми появлялись тяжелые, тихоходные и неповоротливые «юнкерсы». Только отбомбятся, их тут же сменяют пикирующие бомбардировщики, а затем уже шли все прочие марки. И так три дня, день за днем, без перерыва.
Пикирующих бомбардировщиков мы до сих пор не встречали, для нас они явились «новинкой», тем более что теперь это были не просто пикирующие бомбардировщики, а бомбардировщики с чисто фашистской выдумкой. Немцы приделали к этим самолетам оглушительно ревущие сирены: по мере ускорения пикирования они сбрасывали со своих бомбардировщиков не только бомбы, но и специально устроенные ревущие пустые бочки. Это был еще один специальный метод воздействия — фашистский прием из серии пресловутых психических атак. Брезгливое отвращение — вот все, что вызывали у нас эти глупые фашистские фокусы.
Во время этой трехдневной бомбардировки я находился в одном из стрелковых батальонов, который располагался в небольшом отдельном околке леса; хорошо видимый с воздуха, он казался очевидным объектом для бомбежки. Но вражеские летчики почему-то нас не трогали. Все три дня они бомбили соседние с нами батальоны и НП полков. Зато разворачиваясь в обратный путь, почти все самолеты летели через нас, и мы, пользуясь случаем, открывали по ним огонь из винтовок трассирующими пулями. Вероятно, наша стрельба все-таки доставляла фашистским летчиками какое-то беспокойство. И вот, в последний день бомбежки, один гитлеровский ас из последней эскадрильи пикирующих бомбардировщиков решил проучить нас. Когда эскадрилья, отбомбившись, легла на обратный курс, этот ас вдруг отделился, покружил немного и внезапно, взревев всеми своими сиренами, повалился в пике прямо на нас. Мы бросились по щелям. Совсем рядом ахнул взрыв! — две авиабомбы, сброшенные самолетом, точно ударили по нашему околку. Стоном зашелся лес, его шатнуло, и через мгновенье вывороченная с корнем огромная ель рухнула вдоль нашей щели, укрыв нас собой, словно желая замаскировать от воздушного пирата. Но было поздно. Он уже сделал свое черное дело и улетел. Мы стали выбираться из щели. Не тут-то было! Большой сук пригвоздил нас с комиссаром к земле, пронзив мою полевую сумку и плащ-палатку комиссара, с которой тот никогда не расставался. В нескольких миллиметрах от нас наша смерть ушла глубоко в землю, не пожелав и нас прихватить с собой.
Подбежали солдаты и отвалили ствол. Выбравшись из щели, мы радостно смотрели на окружавший нас мир. Он, кажется, похорошел и стал каким-то светлым-светлым. Мы вдруг увидели вокруг себя множество цветов, которых прежде не замечали. И трава, казалось, зазеленела ярче, свежее, словно ее только что омыло дождем. Желанным оазисом манила роща, суля тенистую прохладу своей сени. А небо! Голубое! Чистое, как подвенечный наряд девушки! Хотелось обнять все это! Весь этот прекрасный мир, данный человеку для жизни! И благодарно расцеловать, и поклониться ему!..
Своей массированной бомбежкой гитлеровцы, конечно, задержали наше наступление, но сорвать его не удалось. Более того, благодаря хорошей маскировке, рассредоточению и особенно благодаря глубокому вкапыванию в землю войск и боевой техники, немцам не удалось нанести нам существенного ущерба, потери за три дня бомбежки — двое убитых, шестеро контуженых и один разрушенный НП полка.
Приведя части в порядок, мы начали наступление. В результате упорных боев, противник был полностью выбит из леса, что называется, в чисто поле. Здесь у него была заранее подготовлена критическая линия обороны с долговременной системой укреплений. Но это не дало ему преимущества: теперь враг оказался, как рак на мели, так как мы хорошо видели всю его систему обороны — все основные сооружения и огневые точки, и получили возможность точнее корректировать огонь нашей артиллерии и других видов боевого оружия. Исключение составляли огневые средства, которые поддерживали противника из-за Волхова и Тигоды.
Плацдарм немцев у Киришей значительно сократился, и теперь составлял не более трех-четырех километров по фронту и километра два-три в глубину. Линия их обороны теперь проходила небольшим полукругом вокруг железнодорожного моста и химкомбината. Основным местом сосредоточения и переправы через Волхов стал химкомбинат. Здесь находились командование группировки, склады боеприпасов и продовольствия. Других строений, кроме кирпичных корпусов химкомбината, в Киришах не осталось. Железнодорожный мост был подорван по-прежнему лишь с одной стороны.
Началась длительная осада немецкой обороны в Киришах.
Сложность заключалась в том, что химкомбинат стоял под горой у самой воды и плохо нами просматривался.
Для усиления огня на наших рельсах появился бронепоезд, а по ночам к нам прилетала бомбардировочная авиация — знаменитые У-2. Теперь мы действительно били немцев и днем и ночью. А ночи-то какие? — Белые, ленинградские. Всю ночь, как бороздящие поле трактора, тарахтели в воздухе наши У-2. Им были хорошо видны с воздуха очертания обороны немцев, они сбрасывали по две-три бомбы точно на головы гитлеровцам и возвращались на свою базу за новой порцией смертоносной ноши. Мы не знали, сколько рейсов за ночь делал каждый самолет, но гудели они всю ночь без перерыва, и казалось, что в небе их несметная сила. Днем они, конечно, не летали, потому что могли оказаться легкой добычей «мессершмитов», зато «мессерам» была не по зубам ночь.
Случалось, перед рассветом землю заволакивал густой туман, и нашим летчикам было трудно ориентироваться, где проходит наша линия обороны, а где немецкая. Тогда летчик, покружив в поисках цели, выключал мотор и, бесшумно планируя над нами, громко кричал с неба.
— Эй вы! На земле! Кто вы, немцы или наши? Бомбить буду!
Если мы слышали, что самолет кружится над немцами, мы молчали, и летчик немедленно сбрасывал свои бомбы, тут же разворачиваясь обратно. А если самолет летал над нами, мы дружно палили из ракетниц и винтовок трассирующими пулями, указывая пилоту немецкую линию обороны.
Бронепоезд тоже часто нападал на гитлеровцев, но до одного случая мы и не представляли, какая это грозная сила.
Однажды перед закатом солнца мы увидели, как бронепоезд, выскочив из-за леса, на всех парах устремился к мосту. Мы замерли от удивления. Неужели, думаем, пойдет на мост? Не может быть, чтобы немцы до сих пор не заминировали и эту его сторону. Вдруг над мостом взвились высоко в небо черные клубы дыма, огня, и вслед прогремел сильный взрыв. Две фермы с одного «быка» подпрыгнули вверх и рухнули, одна упала взорванным концом в воду, а другая зависла на полуразрушенной опоре. Заскрежетав всеми своими тормозами, бронепоезд резко затормозил и остановился над самой пропастью, оказавшись в тылу у немцев на высокой предмостной насыпи. Он словно навис над немецкой обороной! И внезапно заработал всей своей огневой мощью! Ударил одновременно из нескольких орудий и пулеметов. Сверкая огнем и сталью, он обрушил на головы врагов такую лавину огня, что даже нам, наблюдавшим издали, стало жутко.
Немцы совершенно растерялись. На правом берегу у них артиллерии не было, а левый берег, где была сосредоточена вся их артиллерия, почему-то молчал. С полчаса бронепоезд беспрепятственно вел прицельный кинжальный огонь вдоль окопов немцев, не давая им поднять головы. Но вот из-за Волхова последовал массированный удар вражеской артиллерии. Какое-то время она пристреливалась, а затем снаряды стали ложиться вокруг бронепоезда. Продолжая стрельбу из всех видов оружия, бронепоезд начал тихо пятиться назад.
Пристрелявшись, немцы стали попадать и по бронепоезду, но особенно интенсивно били по полотну железной дороги позади бронепоезда, стремясь разрушить ему путь отхода.
Выйдя на нейтральную зону, бронепоезд вдруг остановился. Из вагонов выскочила группа солдат. Они несли перед собой что-то длинное — бревна или рельсы, и принялась споро восстанавливать разрушенное полотно дороги. Придя в себя, гитлеровцы открыли по ним беспорядочный огонь из всех видов оружия. К бронепоезду понесли двух раненых или убитых.
— Братцы! Что же мы молчим! — вдруг вскрикнул кто-то певучим голосом. — Ведь наших бьют!
