знаю, – писал он Матрене, – що з нею гадиною чинити? Дай того бог з душею разлучив, хто нас разлучает! Знав бы я, як над ворогами пометитися, толко ти мине руки звязали. Прошу и велице, мое серденко, яким колвек способом обачься зо мною, що маю з вашей милостью далей чинити; боюж болш не буду ворогам своим терпети, конечне одомщение учиню, а якое сама обачишь».

Крепка была дружба Кочубея с Мазепой, а еще крепче стала у них вражда, погасить которую могла лишь чья-то смерть. Чья? Кому первому призывать ее на голову врага?..

И подал свой зов Кочубей, чтобы лихо из лиха пало за голову ненавистного теперь гетмана.

В жаркий летний день на возвратном пути из Киева присели у окраины города Батурина отдохнуть богомольцы – иеромонах севского Спасского монастыря Никанор и его спутник монах Трифилий.

– Кто такие? – подошел к ним батуринский казак.

Путники были словоохотливые, рассказали о себе все, и казак остался доволен, что повстречал людей, нужных старику Кочубею.

– Устали, отцы?

Как же им не устать, когда годы у них не такие уж молодые, а путь был не близкий, да и жара стоит.

– Отдохните денек, – предложил им казак. – Сведу вас до пана Кочубея, он к странним прохожим милостив и рад будет побеседовать с вами.

Монахам терять было нечего, а найти они могли – в обещанный казаком душевный прием, и возможность покормиться даром, а может, и еще какую милостыню получить. Для ради хозяйского расположения к ним постараются рассказать обо всем виденном и помолиться о благоденствии дому, принявшему их под свой кров. Поднялись и пошли, сопровождаемые казаком.

Все было именно так, как тот казак обещал. И сам Кочубей, и жена его приняли богомольцев приветливо, расспросили их обо всем прошлом и настоящем, велели хорошо накормить и отвести им на ночлег избу, а на другой день монахи вместе с хозяевами обедню в церкви стояли и потом обедали за их столом.

Уж так-то оставались монахи довольны оказанным им приемом, что не знали, какими словами благодарить. Мало того, что после обеда хозяин дал им каждому по полтине денег да прибавил еще два рубля – в монастырь архимандриту с братией, – хозяйка холстинами да двумя полотенцами одарила того и другого и в дорогу им большой пирог принесла.

Еще раз поблагодарив за все хозяйские щедроты и помолившись, хотели было монахи отправиться в прерванный путь, но переглянувшиеся между собой хозяин и хозяйка еще задержали их.

Повел Кочубей иеромонаха Никанора в сад, где стоял шатер, а в том шатре висел образ богородицы, изображенный на полотне живописным письмом, и, войдя в тот шатер, Кочубей спросил:

– Можно ли тебе верить, отец Никанор? Я хочу говорить с тобой тайное, не пронесешь никому?

Никанор, глядя на образ, истово перекрестился и заверил, что сохранит любую тайну, не пронесет никогда никому, умрет она с ним.

И тогда строго-потайным шепотом Кочубей рассказал ему, что их гетман Иван Степанович Мазепа, пойдя против божеского закона, совратил свою крестную дочь, что нет у него ни чести, ни совести, и теперь хочет он, блудный сын Мазепа, изменить царю Петру Алексеевичу, отложиться к ляхам и полонить государевы города.

– Которые города? – хотел уточнить Никанор.

– Скажу потом, – отвечал Кочубей. – А ты ступай в Москву и донеси там боярину Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину незамедлительно, чтобы успеть злодея гетмана захватить в Киеве, где он теперь обретается.

Дал Никанору еще семь золотых червонных для платы за наем подвод и, еще раз взявши великое клятвенное обещание об исполнении порученного, отпустил его.

Было это в июле месяце, а в сентябре 1707 года стоял иеромонах Никанор в Преображенском приказе перед грозным Федором Юрьевичем Ромодановским и как на духу рассказывал ему обо всем.

Пытать монаха на дыбе не стоило, он сам доброхотно поведал все, что знал, но предостережения ради счел Ромодановский за благо сослать чернеца в отдаленный монастырь и держать там за крепким караулом, чтобы не разносилась принесенная им весть. А сам, раздумавшись обо всем услышанном, заключил, что не иначе как была большая злоба у того Кочубея на гетмана за то, что он, старый баловник, Кочубееву дочку к себе в наложницы взял. Пустое все это, и никакого дальнейшего ходу доносу давать не след. Побеленится Кочубей да на том и успокоится. Подумаешь, беда какая! Девку к себе гетман взял. На то они и девки. И ничего не спросишь с него, не простой он смертный, а властелин над всей Малороссией, ему и не такое можно. Да и сам Кочубей одумается, помирится с ним и еще благодарить за оказанную честь станет. Разве только за то, что погорячился и поторопился со своим доносом, всыпать бы ему, старому дураку, побольше горячих – наперед прохладнее станет. До старости без ума дожил.

Так бы тому и быть, но притихшее это дело в Москве у Ромодановского стало разгораться в Малороссии. Киевский воевода князь Димитрий Михайлович Голицын переслал канцлеру графу Головкину письмо ахтырского полковника Федора Осипова, сообщавшего, что в Ахтырку тайно приезжал полтавский поп Иван Святайло и говорил, чтоб полковник для очень важного государственного дела повидался с бывшим полтавским полковником Иваном Искрой. Осипов встретился с Искрой на пасеке, и там Искра ему доверительно сообщил: «Послал меня Кочубей изъявить тайну, что гетман Иван Мазепа, согласившись с королем Лещинским и с Вишневецким, умышляет на здравие великого государя, как бы его в свои руки ухватить или смерти предать. Хотел он это сделать во время приезда в Батурин Александра Кикина. Гетман думал, что под именем Кикина приедет сам государь, и велел, как будто для встречи, поставить своих верных жолнеров и слуг, которые у него от короля Лещинского, с заряженными ружьями, и приказал им, как государь войдет во двор, выстрелить в него. Узнавши же, что царского величества тут нет, один Кикин, велел жолнерам разойтись. И теперь всячески старается и на том положил, чтоб государя предать смерти или, схватив, отдать неприятелю. В прошлый Филиппов пост, собравшись с полками своими, хотел идти войною на великороссийские города, и это злое намерение не сбылось за оттепелью, река Днепр не стала. Теперь умышляет, как бы ему Днепр с полками перейти и в Белую Церковь убраться; совокупись с полками той стороны и соединясь с королем Лещинским или Вишневецким, хочет государеву державу разорить. А полки той стороны давно ему присяжны, для того он их там и населил; все свои скарбы и пожитки одни за