отправиться в крепость и наговорить что следует принцу.

За хлопоты и беспокойство Толстой обещал знатно отблагодарить и вицероя, сказав ему о дорогих мехах редкостных сибирских зверей, и вицерой учтиво улыбнулся.

Секретарь привез записку от царевича, в которой тот просил Толстого приехать к нему в крепость, и Толстой не замедлил это сделать.

– От тебя, Алексей Петрович, записку получил, а от государя нас с Румянцевым письмо доставлено, – придумал он по дороге, чем можно будет еще припугнуть упрямца, и припугнул: – Государь писать изволит, что самолично вознамерен прибыть в Италию, и говорит, что коль скоро мы с тобой еще не отъехали, то дожидались бы его самого.

Алексей помнил, что перед отъездом за границу отец как-то говорил о своем намерении побывать в Италии, – вполне может случиться, что явится сюда.

– Ну, а когда его величество прибудут, – продолжал Толстой, – кто ему сможет воспрепятствовать видеться с тобой? В том никакого затруднения не будет… Ох, Алешенька, дорогой ты наш, душевно скорблю и сожалею, что ты себя в такое непотребство ввел, что теперь как выкарабкаться не придумаешь.

– Петр Андреич, отважиться мне, а?.. Скажи по совести, поехать к батюшке?

– Никаких сомнений в том не может быть и не должно. После сам же над своим упорством насмеешься, да и всем нам, вкупе с государем, оно потешным станет, – говорил Толстой. – Собирайся, ваше высочество, да поживей.

– Я… я завтра подлинный ответ вам учиню, – снова попятился Алексей не только на словах, но и всем своим телом подавшись к двери.

Тогда Толстой решил сразу с трех сторон атаковать его: пусть секретарь снова и снова напомнит беглецу, чтобы он на цесарскую защиту не надеялся; вицерой пусть требует разлучения царевича с его метрессой, а они, Толстой и Румянцев, будут говорить о приезде царя в Неаполь.

Они виделись и с Афросиньей. Сначала ласковыми словами, а потом строгостью и угрозами добились от нее согласия помогать им уговорить царевича вернуться к отцу. Толстой дал ей несколько червонцев, заверив, что ее наградит потом сам государь, и Афросинья в тот же вечер приступила к делу: заскучала, завздыхала.

– Ты чего?

– Ой, Лешенька, опостылела тутошняя жизнь. И еда тут нелюдская, макаронная… Кашу бы щами полить, как дома было, – вот какая охота, стерпеть нет сил.

– Чреватая ты, Фрось, потому и тянет на кашу со щами, – заметил Алексей.

– Икры тоже охота, какая посоленьше… Нашенских соленых огурцов, – перечисляла Афросинья свои желания. – А того пуще – домой хочу. Поедем, Лешенька, отец тебя простил и увидаться хочет. Отпустит нас в деревне жить, мы там и дитеночка нашего тешить будем, а помрет государь – царями станем. И уж как я тебя любить-жалеть стану, как в раю за мной будешь жить. Скорей поедем… – И начала голосить с причитаниями. Домой и домой, и никакими посулами ее, обабившуюся девку, не унять.

– Ладно, завтра присланным от отца людям объявлю, что поеду с ними, ежели будут выполнены такие мои кондиции: пускай отец дозволит нам обвенчаться, не доезжая Петербурга либо Москвы, а потом определить жить где-нибудь в деревне.

Объявил Алексей свои кондиции Толстому, и тот именем царя обещал безоговорочно их выполнить. И еще одно непременное условие выговорил себе Алексей – чтобы ему дали возможность съездить в итальянский город Бари поклониться мощами св. Николая, а потом осмотреть Венецию и Рим, дожидаясь тем временем письменного согласия отца на сказанные кондиции.

Через месяц, пока Алексей в сопровождении Толстого и Румянцева путешествовал по итальянским городам, от царя в Неаполь пришло письмо, которое вицерой переправил царским посланникам. Петр им писал: «Мои господа! Письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами действительно поедет, то меня зело обрадовало. Что же пишете, что желает жениться на той, которая при нем, и в том весьма ему позволится, когда в наши края приедет, хотя в Риге или в своих городах, или хотя в Курляндии у племянницы в доме; а чтоб в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневается, что ему не позволят, и в том можем рассудить: когда я ему так великую вину отпустил, а сего малого дела для чего мне ему не позволить? О чем и наперед сего писал, и в том его обнадежил, что и ныне паки подтверждаю; также и жить где похочет, в своих деревнях, в чем накрепко моим словом обнадежьте его».

Показали это письмо царевичу, и от него напрочь отлетело былое уныние. Он был доволен и весел: отец давал полное прощение; разрешает жениться на Афросинье, только поставил свою кондицию, чтобы свадьба была сыграна в России, в какой-нибудь тихой местности, дабы, видишь ли, избежать стыда. Это потому он так написал, что Афросинья из подлого звания. А у него-то самого государыня Екатерина из каких?.. Из самых последних портомоек да солдатских девок вышла!

Однако обвенчаться с Афросиньей в скором времени было все же невозможно. Как ей, брюхатой, под венцом стоять? Вот так голубица непорочная! И куда она поедет такая? Не в повозке же ей рожать царственного дитеныша. Приедет в Петербург после родов, тогда они и венец примут.

– Ну, ин так.

Царевич поручал охрану Афросиньи ее брату Ивану Федорову… Написал ему: «Умоляю беречь свою сестру, а мою жену (хотя еще не признанную, но я уже имею разрешение), чтобы она ни в чем не терпела нужду, ибо нет никакого препятствия для ее признания, кроме ее беременности, которая с божьей помощью окончится благополучно».

Афросинья не горевала после отъезда возлюбленного. Деньги он ей оставил, и она, будучи в Венеции, купила тридцать аршин золотистого сукна и голубого атласа на свои наряды, серьги и рубиновое кольцо, ходила слушать музыку и не утруждалась никакими заботами.

Была еще одна возможность избежать царевичу Алексею возвращения к отцу. Все происшедшее в Неаполе вызывало у австрийского императора недоумение и подозрительность, что даже затрагивало его совесть: не обошлись ли грубо с кронпринцем-свояком? Цесарь хотел повидать его и расспросить обо всем. Кронпринц, конечно, сочтет долгом поблагодарить за приют и проститься, – вот тогда они и поговорят. Но встреча их не состоялась. Толстой и Румянцев провезли Алексея через Вену ночью, когда тот спал. И все же Карл VI до конца выполнил свой родственный долг. Узнав, что карета отъезжающих направилась по дороге на Брюн, срочно послал курьера с предписанием моравскому губернатору задержать под каким-нибудь