голоса, или хочешь, чтобы другие тебя понимали?
Учитель из Британии не нашелся что ответить, но после этого он больше не отсылал детей прочь. Когда они попросили гота подружиться с Фредугисом, он возразил:
– Я подружусь с шотландцем, когда у собаки родится кролик.
Но в то время, несмотря на все приказы и уговоры Шарлеманя, канава, обозначавшая канал, длиной в 2000 шагов и шириной в 100 шагов, никак не хотела углубляться. Постоянно просачивавшаяся вода превращала канаву в трясину. Берега смывались. Люди, утопавшие в грязи, прозвали это место Болотом.
Тысячи лопат и кирок вонзались в землю; король приказывал возводить дамбы и рыть каналы. Но, несмотря на это, трясина каждую ночь продолжала затягивать русло канала. Кроме того, с проклятой земли доносились нечеловеческие стоны и вздохи, стояла нестерпимая вонь.
Сотрапезники Керольда утверждали, что в Болоте поселились злые духи для борьбы с христианским королем.
Узнав об этом, Керольд лично осудил подобную болтовню:
– Неужели вы, которые годитесь только на то, чтобы убивать мух, смеете утверждать, что видели здесь злых духов? Так вот, я готов засвидетельствовать то, что видел своими глазами. Это был не злой дух, а сам дьявол, сражавшийся с нашим великим королем на краю пагубной трясины в час, когда царит ночная тьма. Наш король был вооружен только мечом, потому что нож и копье он оставил в своем шатре. Так вот, вытащив свой меч, выкованный из лучшей стали, король воздел к небу крестообразную рукоять, и дьявол съежился и застонал, и вы все это слышали. Затем наш верующий король, призывая на помощь доблестного архангела Михаила, вонзил меч в грудь князя тьмы. И теперь в этой топи покоятся останки дьявола, скользкие, разлагающиеся, по которым вы ходите и вонь от которых вы чувствуете.
Сотрапезникам Керольда казалось, что в этом случае он говорит правду, так как оплывающие берега сводили на нет все людские усилия.
Непрекращающиеся дожди смывали напрочь вновь отстроенные дамбы. Шарлемань понимал, что его приход не принес ничего хорошего. В припадке дикой ярости он отправился на холм, где прежде находилась унесенная водой дамба. В такие моменты никто из свиты не осмеливался сопровождать его. Только семилетняя Ротгейда, руководствуясь собственными соображениями, последовала за ним. Гот же составил ей компанию, так как понимал, что разъяренный и разгневанный король жаждет остаться в одиночестве.
Гот наблюдал за этой парой, когда их хлестал кромешный ливень. Шарлемань отдыхал на большом валуне, обхватив голову руками, а девочка садилась рядом. Король не обращал на нее внимания до тех пор, пока она не ухватилась пальцами за юбку и не начала танцевать перед ним без всякой музыки. Гот не стал к ним приближаться.
Заметив Ротгейду, Шарлемань посадил дочь себе на колени и укрыл ее полой плаща, чтобы защитить ребенка от непогоды. Проделав это, он увидел своенравного гота.
– Теодульф, – сказал Шарлемань, – мне стыдно. В этот горестный час малышка Ротгейда утешает меня своим прелестным танцем.
Вернувшись в свой шатер, король отдал приказ на следующий день возвращаться к реке, поскольку проливные дожди положили конец работам на канале.
Заболоченную долину так и не перекопали, и спустя годы от канала отказались. Хронист из Зальцбурга писал: «Это была бессмысленная работа. Ничья мудрость и ничье предвидение не могут противостоять воле Господа».
Однако Теодульфу приписывалось следующее высказывание: «Благословен будь Господь, даровавший мне, недостойному, такого повелителя, как Карл». И Шарлемань, со своей стороны, даровал этому искреннему человеку епархию в Орлеане. И в том краю Теодульф поразил всех, открыв в деревнях школы «для пения и письма».
Может, и к лучшему было то, что с каналом в Болоте Шарлемань потерпел неудачу. В это трудное для него время он решил заняться исключительно делами родового Франкского государства и ограничить себя пребыванием в Эксе. Но король франков понял, что не может этого сделать. Слишком много людей возлагало на него свои чаяния и надежды. Он мог бы им отказать, но это было не в его характере.
Чтобы детально выполнить свои новые обязанности защитника и покровителя, ему вновь пришлось покинуть Ахен. Для восстановления порядка в Саксонии Шарлемань вместе со своим двором прибыл в район Везера, отменил самые суровые наказания, налагаемые его ненавистным капитулярием на саксов, и следил за переселением деревень; в связи с этим он заинтересовался поселениями западных славян на другом берегу Эльбы, чем вызвал немалое беспокойство у Алкуина.
В хрониках тех времен можно найти упоминание о том, как издалека к странствующему королевскому двору прибывали различные посланцы и делегации. Из Барселоны повелитель арабов привез королю ключи от этого морского порта. (Этому немало способствовало то, что Гильом Тулузский захватывал и укреплял горные перевалы в Восточных Пиренеях.) Этот араб Абдулла, изгнанный сын великого сарацина Абдаррахмана, искал дружбы с королем франков и описал Шарлеманю чудеса Багдада, где бронзовые львы ревели наподобие органов. И Шарлемань отправлял послов в Багдад с просьбой прислать в подарок слона.
Из края Западных Пиренеев Альфонс, король Астурии и Гаскони, прислал дань вместе с пленниками и трофеями, захваченными при взятии оплота мусульман Лиссабона. Те самые христиане, которые прежде сражались против франков, теперь признавали себя подданными Шарлеманя, христианского короля- победителя. Этому же примеру следовали и аварские князья.
Из далекой Сицилии, от патриция Византийской империи, пришло приветственное послание в адрес монарха Франкского государства. Более того, сам Михаил, архиепископ Константинопольский, передал сердечный поклон от императрицы Ирины, объявив о ее восшествии на престол древних цезарей (ни словом не упомянув о том, что она приказала ослепить и заточить в тюрьму собственного сына Константина).
Монастыри просили помощи. Шарлемань велел людям в капюшонах работать в поле и добиться богатого урожая. Священные обители являлись проводниками новой жизни, но монахи, удалившиеся от земной суеты по причине преклонного возраста, не обременяли себя заботами о других.
– Заточите ли вы себя в удобную и безопасную тюрьму, – потребовал король ответа не у кого-нибудь, а у епископа Арно, – или отправитесь обращать в христианскую веру Зигфрида, короля данов?
Шарлеманю очень недоставало присутствия Алкуина, Ангильберта и Адальгарда, нашедших приют в выбранных ими аббатствах.
С дальней восточной границы, с тех мест, где находилась полуразрушенная Аквилея, прибыл старый ученик Академии, Павлин, ему Лютгарда подарила золотые браслеты. (Его имя, говорил Алкуин, высечено в наших сердцах, а не на восковых табличках.) Павлин горевал, оплакивал руины Аквилеи, которая представляла собой мировую гордость до того, как пришел Аттила со своими воинами…
– Город князей превратился в хижину бедняка, – плакал Павлин, – разрушенные церкви зарастают шиповником, и даже мертвым нет покоя – грабители выламывают мрамор на их могилах.
Но какую помощь мог оказать Шарлемань городу-призраку? Он восхищался Павлином, любил его и ценил как священника, преданного доблестному Эрику.
– Что за люди живут в тех краях?
– Когда-то у нас нашли приют островитяне с берегов Прадо и Венеции. Их уже нет на свете. Теперь к моему алтарю приходят только нищие и попрошайки.
– Стройте постоялые дворы. Давайте приют путникам, которые следуют на Восток.
Шарлемань старался добиться, чтобы в каждой епархии принимали путешественников как дорогих гостей. Его постоянно увеличивающееся население нуждалось в гостеприимно распахнутых дверях и клочке земли. Павлина Шарлемань одарил серебром и закрепил за ним титул, весьма почитаемый на Востоке: патриарх Аквилейский – священник в городе-призраке.
Из Тулузы к королю приехал сын Людовик, слишком бедный, чтобы дарить подарки своей невесте, которую он привез с собой. В богатом Провансе и плодородной Гаскони сборщики десятины занимались воровством, а окружные судьи за плату выносили нужные приговоры. Людовик, относившийся к жизни очень серьезно, не мог прекратить подкуп должностных лиц, а сам Шарлемань не мог отправиться в
