Аквитании. По приказу короля они совершили марш на восток, а когда ему не понадобилась их помощь, он велел им ждать его возвращения в Ратисбоне. Они рассказали ему о кровопролитии и грабежах на юге Аквитании.

В Пиренейской марке десятилетний мир между Шарлеманем и Абдаррахманом закончился; великий эмир Кордовы умер, а его преемник призвал мавров к священной войне. Когда Шарлемань отправился на восток, мусульмане перешли Пиренеи и двинулись к Нарбону, опустошая все на своем пути, грабя церкви и уводя в рабство жителей деревень.

Доблестный Гильом Тулузский занял позицию перед Нарбоном во главе войска, состоявшего из стариков, юнцов и крестьян, вооруженных косами. Такие пешие бойцы не могли устоять против мусульманской конницы. Затем Гильом какое-то время защищал стены Нарбона, и вновь его сторонники были разбиты. В третий раз он стоял перед воротами Каркасона, и на этот раз, благодаря своей доблести и героизму, он убил командующего мусульманами и обратил в бегство захватчиков. И вместе с тем Аквитания оплакивала своих мертвых в то время, как армия по велению короля бездействовала в Ратисбоне.

Шарлемань принял на себя ответственность за это новое несчастье.

– Вина моя, и никого другого не следует обвинять, – объявил он и отпустил аквитанцев, чтобы они быстро возвратились на свою разоренную границу.

Его ошибка перечеркнула работу Гильома, прочно стоявшего на испанской стороне Пиренейской стены, а теперь вынужденного отойти к реке Гаронне и своему родному городу Тулузе. Шарлемань прославлял мужество этого человека, в одиночку заставившего отступить захватчиков.

Кроме того, когда Шарлемань той ночью, ложась спать, снял меч с золотой рукоятью, он никогда больше не надевал его снова, чтобы командовать войсками. После того как тысячи христиан погибли из-за его ошибки, он навсегда передал командование мастерам ведения войны, доблестному Гильому, умелому Эрику и дальновидному Герольду.

В ту ночь он долго не мог заснуть. Горела свеча, и он перелистывал страницы книги проповедей Алкуина, скользя пальцем по строкам молитвы. Он тосковал по Алкуину, который находился далеко от него, в Британии.

В эту ночь предостереженный Шарлемань не спал, ожидая звона колокола, который объявит ему часы перед обедней. В середине зимы светало поздно. По своим песочным часам он не мог определить, сколько часов прошло, когда вдруг услышал смех и суету женщин в передней.

Подойдя к занавеске, Шарлемань обнаружил компанию придворных дам Фастрады, полуодетых, с растрепанными волосами, навалившихся на входную дверь.

– Что вам нужно? – спросил он. (Так, по крайней мере, женщины рассказали королеве.)

Они прикусили подолы своих юбок, чтобы заглушить смех, крича при этом, что в дверь пытается вломиться раздетый, ободранный, одуревший, буйный мужчина.

– Из-за чего он буйствует?

– Он жаждет увидеться с вашим величеством. Он весь трясется, в одной рубашке и лосинах.

– Впустите его, а сами уходите.

Вспомнив, что сам в рубашке и лосинах, король франков вернулся к своей кровати и свече. Вошел грузный ободранный мужчина, одетый как рассказывали женщины, задыхающийся и дрожащий от холода.

– У каждой двери, – закричал он, падая на колени, – они старались задержать меня – сначала охрана…

– Теперь, когда ты здесь, выпей вина и расскажи, в чем дело.

Мужчина, дрожа, сделал все, что было ему велено. Он говорил с лангобардским акцентом, назывался Фардульфом, бедным дьяконом церкви Святого Петра в городе, и заявил, что он просто пошел зажечь свечи для утренней службы, когда услышал, как у самого алтаря в темноте вооруженные люди тихо договаривались зарубить Шарлеманя, когда тот, как обычно, придет на раннюю молитву. Они разыграют пьяную драку, и удар будет нанесен якобы случайно.

Фардульф расслышал все это, так как люди с мечами в руках предупреждали друг друга о своем поведении в этой мнимой драке. Он спрятался за алтарем, но они его обнаружили, сорвали с него рясу и заставили поклясться, что он будет лежать тихо там, где прятался. Однако, пока он лежал, дрожа от страха и холода, дьякону Фардульфу представилось, что его зарежут, как свинью, сразу после убийства короля. Он выполз с другого конца алтаря прежде, чем они направились к двери, и узнал отдельные голоса.

Шарлемань приказал дворцовой страже окружить церковь, поднять Мегинфрида и Адульфа и на рассвете поставить на улицах верных франков.

Когда заговорщиков схватили в Ратисбоне, весь их план стал известен. Они собирались убить юного Людовика вместе с королем в то время, как другие вооруженные шайки должны были напасть на остальных сыновей. Затем они намеревались выставить Пипина Горбуна как старшего сына и подлинного наследника трона. Понадобились недели, чтобы раскрыть весь заговор в Эресбурге и Павии.

На собрании сеньоров короля в Ратисбоне заговорщиков судили и приговорили к смерти. Впоследствии Шарлемань помиловал только своего сына Пипина. Горбун был отправлен под охраной в свою старую келью в Прюме «на некоторое время». Там, в одиночестве, он провел остаток своей жизни, работая в саду с воображаемыми друзьями.

Некоторые из обвиняемых оправдались по воле Бога, пройдя испытание. Некоторых Шарлемань пощадил и отправил в ссылку. Остальные погибли от веревки или меча или были ослеплены.

Хотя Фастрада не могла присутствовать на суде, она жадно интересовалась подробностями смерти неверных вассалов. И она напомнила королю о том, как она предвидела, что похожий на тролля Пипин, рожденный от наложницы, обязательно навлечет на дворец беду. Что еще ей было известно о заговоре, он никогда не смог выяснить. Потому что Фастрада была честолюбива, а ее юные дочери никогда бы не смогли унаследовать хотя бы части растущего могущества Франкского государства.

Когда пришло время вознаградить лангобарда Фардульфа, спасшего его, Шарлемань отправился в церковь Святого Петра взглянуть на алтарь, где прятался дьякон. Там были обыкновенные подсвечники, а на скатерти стояла великолепная чаша. Шарлеманю захотелось отдать ее Фардульфу, а церкви вместо нее пожертвовать свою собственную чашу. Восхищаясь, он взял ее в руки и заметил надпись под инкрустацией – «Tassilon Dux Fortis».

Эту чашу, превосходящую по красоте любую из принадлежащих Шарлеманю, преподнес «храбрый герцог Тассилон». Задумчиво поставив ее обратно на алтарь, Шарлемань отправился порыться в сундуке, где Мегинфрид хранил золотые браслеты и тому подобное для подарков. Целую горсть этих браслетов он подарил Фардульфу. Но при этом король не переставал наблюдать за честным дьяконом и спустя годы назначил его аббатом Сен-Дени. Шарлемань никогда не забывал верных слуг, даже чужеземцев.

Именно тогда создалось впечатление, что зловещее предсказание Фастрады начало сбываться в стране франков. В сухой, спекшейся земле семена, посаженные весной, не проросли, и на южных границах начался голод. Потом он пришел в Бургундию. Король известил своих графов и настоятелей монастырей, чтобы те отправили зерно на юг в повозках, запряженных быками, и под усиленной охраной. На границе с Беневентом в очередной раз было неспокойно.

792 год был годом больших потрясений и несчастий, и об этом рассказывают королевские хроники: «Саксы открыли то, что долгое время было глубоко спрятано в их сердцах. Как псы возвращаются на блевотину свою, так они вернулись к язычеству, которое изрыгнули из себя. Вновь они отказались от христианства, обманув Бога и короля, который сделал им столько добра. Объединяясь с язычниками других земель, сжигая церкви и захватывая в плен или убивая священников, они всецело отдались поклонению идолам».

За Эльбой славяне взялись за оружие, а на побережье фризы подняли мятеж.

Арнульфингу казалось, что сам Господь вместе с Иовом[31] обрушил неисчислимые несчастья на его землю. Со всей энергией он боролся с наступающим голодом и волной беспорядков. Когда в его виллах и монастырях не осталось больше зерна для посылки в пострадавшие районы, он приказал своим офицерам сдать серебряные монеты до ближайшего урожая и установил твердую цену на хлеб. Понимая, что ему не хватает перевозочных средств, он ускорил строительство деревянных мостов на речных переправах и даже начал строительство моста в месте слияния Майна с Рейном.