В то время имена часто характеризовали человека, по крайней мере в Рейнской области. Бертрада (Берта) означало «Пылкая», а Фастрада означало «Непокорная». Следовательно, жена Шарлеманя была суровой женщиной. Как Берта, она показала свою гордость, став королевой, супругой могущественного монарха.

Избалованная дочь, возможно единственный ребенок в семье рейнского графа, Фастрада ехала рядом с Шарлеманем, глядя на свою свиту и людей как на многочисленных слуг, послушных ее воле. Служанки трудились, как рабыни, украшая вышивкой ее атласные и шелковые платья. Возможно, она была красивой; придворные хроники описывают ее как «гордую, надменную и жестокую». Из всех близких Шарлеманю людей она была единственной, кто осмеливался пытаться навязать ему свою волю.

Возможно, подобно легендарной Брунгильде, отдавая свое тело мужчине, она чувствовала потребность в мести, заставляя других мужчин страдать. Безусловно, будучи знатной женщиной с берегов Рейна, она ненавидела саксов. Ее возбуждали рассказы о резне в Вердене, где стоявших на коленях воинов убивали, как скот, предназначенный для забоя.

Привезя жену в саксонскую крепость Эресбург, Карл, возможно, наслаждался ее обществом, но гарнизон и толпы саксонских пленников, упрятанных за бревенчатый частокол, вряд ли чувствовали то же самое. Когда ее царственный супруг отсутствовал в очередном походе, Фастрада могла вести собственную особую войну с беззащитными язычниками и саксами, которые находились в полной власти ее вооруженной стражи. Это волновало ее больше, чем загнать и убить на охоте оленя.

Страсть Фастрады мучить других имела последствия за воротами крепости Эресбург. Она ухватилась за возможность унизить тюрингских вельмож поблизости, в тылу у франкских армий. Возможно, у Фастрады имелись собственные причины враждовать с тюрингами. Один из них дал обещание, что его дочь выйдет замуж за франка, но отказался отослать девушку, когда ему велели сделать это. Дело не стоило выеденного яйца, но Фастрада раздула из мухи слона, потребовав у неотесанных дворян за Гессианской равниной либо предоставить девушку, либо их обвинят в неповиновении королю, ее супругу.

В результате тюрингские вожди сговорились убить Шарлеманя.

В те полтора года, когда Арнульфинг двинулся в Саксонию вместе со своей семьей и вооруженным войском, ставкой была его власть вместе с жизнью. Мятеж распространялся от тюрингенских гор до побережья, где фризы сражались за своих богов, а бретонцы на своем полуострове выказывали открытое неповиновение королю.

Шарлеманю, должно быть, казалось, что казненные саксы унесли с собой в могилу примитивную и хрупкую структуру его правления.

На что он мог опереться? Самые стойкие из его паладинов погибли в том бессмысленном штурме Синталя. Самый дальновидный из живых, Гильом, сын Тьери, удерживал границу на Пиренеях. Еще один, стойкий и преданный герцог Герольд, брат покойной Хильдегарды, охранял Баварскую марку неподалеку в верховьях Рейна. Герольд, искренний и не задающий вопросов, как и Роланд, не мог быть призван на помощь, потому что бавары под предводительством Тассилона объединялись с грозными аварами.

Дальше на север вдоль побережья поднимали голову другие опасные враги. Там за Эльбой славяне объединялись вокруг своих прорицателей – Витукинда в том числе, – а король данов начал пиратствовать на море. Витукинд и его помощник Аббион обещали королю данов великую славу и огромную добычу, если он поднимется по рекам, чтобы разграбить страну франков. И Шарлемань понимал, что у него нет сил обуздать этих неистовых бойцов на их ладьях-драконах.

Он осознавал собственную неудачу как главнокомандующего. Его владения представляла не единая сплоченная нация; страна охранялась только силами верных ему и преданных людей. Обычно в другие походы он осмотрительно призывал только близких соседей, восточных франков, тюрингов, швабов, чтобы сражаться с саксами, аквитанцами или провансальцами, а также с маврами в Испании. В единственной летней кампании было трудно собрать войска в дальних областях; воины-соседи имели естественное желание расширять собственные границы.

Теперь же соседи саксов поднимали мятеж, а он не мог снять гарнизоны из Бретани, Аквитании или Баварии, чтобы увеличить свое войско. Оставить границу открытой в такой момент значило бы дать дорогу новому вторжению, и на самой опасной границе с Баварией такое вторжение уже готовилось, пока Тассилон и аварский каган наблюдали за его поражением в Саксонии. В Италии, где Адриан провозгласил его вторым Константином, у него находились несколько графов с охраной в качестве чисто символического войска. Нет, он мог положиться только на небольшое количество всадников с родных ферм Рейнской области, на тех, кто пережил Синталь.

И эти рейнландцы теряли силу духа, веря, что неуловимый Витукинд одержал верх над их королем с помощью колдовства. Верные советники вроде Адальгарда опасались, что две женщины – Фастрада и баварская королева, сестра покойной Дезире, – оказывают гибельное влияние на Шарлеманя.

После долгих лет эта злосчастная лангобардская женщина должна была наконец отомстить за себя.

Если бы Шарлеманя убили и нарушили хрупкую гегемонию франков, Западная Европа могла бы стать, как это было в прошлом столетии, ареной воюющих племен. А новая граница христианства исчезла бы в огне.

Никто не понимал этого лучше утомленного короля франков. Он не питал никаких иллюзий насчет своих возможностей или степени угрожавшей ему опасности.

Итак, с отчаянием в сердце Шарлемань действовал с отвагой великого короля. С того момента, осознав, что все висит на волоске, он отказался от всех своих старых планов и привычек – расхаживать собственной персоной вместе с семьей среди саксов, вести военные действия зимой и летом без передышки. Он маршировал, словно на решающем сражении, строил церкви в Эресбурге, восстанавливал жилища в Падерборне. В Рим Карл посылал гонцов с новостями о завоеваниях и настойчивым повелением беглецу Виллехаду возвратиться к своей миссионерской деятельности в Саксонии.

Виллехад обнаружил, что за частоколом и в хижинах пограничного городка кипит бурная жизнь и полно монахов, которые, работая, возносили хвалу Господу. Казалось, что сам король взял на себя задачу миссионерства. Энтузиазм Виллехада разгорелся вновь.

– Где ты планировал построить свою церковь? – спросил его король.

Виллехад вспомнил давнее путешествие к туманному берегу.

– За Везером, – ответил он. – Но сейчас это невозможно.

– Через год мы построим ее там, за Везером.

Вместо того чтобы посылать своих паладинов на войну, Шарлемань сам принял командование под собственным штандартом. Столкнувшись с небольшим отрядом на лесистых высотах Тевтобурга, он не попытался отступить, а позволил своим всадникам атаковать. Неискушенный в бою, Карл своим присутствием вселил спокойствие в колеблющихся франков, и саксы были выбиты с высот. В другой раз ему пришлось сразиться в ущелье, носившем название Тесный Путь. Снова саксы попытались отойти и были жестоко разбиты при бегстве. Однако Шарлемань больше никогда не командовал рукопашным боем.

Он остался жив. Суровой зимой он высылал вперед из Эресбурга небольшие конные отряды, которые патрулировали дороги и совершали налеты на деревни, чтобы отбирать съестные припасы у крестьян. Это был голодный год, и в Саксонии запасов продовольствия не хватало. Он приказал доставить с Рейна зерно и скот для своих гарнизонов. С одним из отрядов он послал двенадцатилетнего сына Карла, чтобы продемонстрировать, насколько король уверен в себе.

Залитые паводком равнины отделяли его от Везера; оставив Карла командовать, король направился кружным путем на восток через Гарц, чтобы добраться до северной равнины. Он вел свое войско через разлившиеся реки, вознося хвалу Господу. Такой стремительный рейд создавал впечатление, что в леса Саксонии вторглись крупные силы.

Переплывая на лошадях через бурные реки, перетаскивая фургоны по заболоченным местам, Карл забрался далеко за Везер и отогнал толпы славян, говоря своим последователям, что саксов необходимо охранять от язычников, поклонявшихся демонам. (Его армия, потерянная при Синтале, собиралась сделать то же самое.)

– Наш прославленный король, – рассказывал Керольд своим сотрапезникам, – подъехал однажды к такому потоку, что его боевой конь заартачился у воды. И клянусь Богом, что наш король-исполин, который выше самого Атласа, держащего небесный свод на своих плечах, спрыгнул с седла и переплыл реку, таща